– Потому что я его уже люблю. Мне его жалко.
– А меня тебе не жалко? Куда ребенка в однокомнатную квартиру? Бессонные ночи. Как я буду после этого оперировать?
– Просто ты не хочешь на мне жениться, – догадалась Таня.
– Не хочу.
Таня ушла на кухню. В духовке доходил пирог с черникой, надо было проследить, чтобы он не подгорел.
Миша в белом халате и шапочке шел по больничному коридору.
Больные топтались, как куры. Основной контингент – пенсионеры. Попадались и бомжи. Для них стационар – рай: индивидуальная кровать, чистое белье, еда три раза в день. Больничная еда для бомжа – ресторан «Максим». Но для нормального человека больничная еда – неприемлема. Приносили из дома. Родственники мотались с передачами.
Ребенок должен родиться в августе. Этот Никанор спихнет всех в яму бедности и сиди там, как крот. У крота нет глаз, но ему и не надо. Зачем под землей глаза? Навстречу Мише двигался Наркоша, держась за стенку. Живой. На своих ногах. Как это возможно?
Миша замер, как будто в него выстрелили. Наркоша поравнялся и сказал:
– Здравствуйте…
Миша кивнул и торопливо зашагал в кабинет. Сел на диван. Его трясло. Он вспомнил, как оперировал спустя рукава. Мог бы положить несостоятельный шов, человек бы умер. Миша зарезал бы живого человека. Это называется: непредумышленное убийство. За него дают срок. А Мише бы сошло с рук, никто бы не узнал. И главное – он сам бы не узнал. Так бы и жил: ходил в ресторан, трахал девок.
Миша достал бутылку виски. Хирургам несут бутыли, как в старые времена.
Миша выпил целый стакан. Горячая волна стала подниматься от ног к голове. Из памяти выплыла фраза: «Делай как должно, и будь что будет». Откуда она, эта фраза? Ее часто употреблял Лев Толстой, поэтому считается, что фраза принадлежит Льву Николаевичу. А этот афоризм – французская поговорка, своего рода инструкция к жизни. Если хочешь правильно пользоваться жизнью – делай как должно, и будь что будет.
Заглянула Кошкина. Спросила:
– Можно войти?
Миша промолчал. Не скажешь же «нельзя».
Кошкина вдвинулась в кабинет.
– Я хочу выписаться, – сказала она.
Миша пожал плечами.
– Будь что будет, – проговорила Кошкина.
Если бы знать, что будет…
Через два месяца Наркошу выписали. Его мать принесла Мише торт, высотой в полтора метра. Такие торты делают на свадьбу специально на заказ.
Коробку с тортом втащили в ординаторскую.
– Лучше бы деньгами, – прокомментировала практикантка Лида. – У денег срок годности дольше и нести удобнее.
– Зато от души, – не согласилась кардиолог Инесса.
Деньги – слишком безымянная субстанция. А торт… Мать Наркоши ходила, выбирала, заказывала, платила последние денежки, вкладывала душу. И сейчас стояла в ординаторской, улыбалась смущенно. Дарить – это счастье. Она смотрела на хирурга Михаила Юрьевича счастливыми блестящими глазами. Он вернул ей сына. Он – практически Бог, и даже больше. Она хотела поцеловать его руку, но стеснялась.
Сняли коробку. Торт походил на высотное здание и оказался восхитительно свежим. Ели всем коллективом, а то, что осталось, разобрали домой. Кое-что перепало бомжам, и праздник стал всеобщим.
Таня рожала долго. Всю ночь. Нестерпимая боль накрывала ее и в самой высокой точке прерывалась кратковременным глубоким сном. Спала как убитая, потом нарастающая боль выдирала ее из сна. Таня кричала так, что поднимался потолок, и снова проваливалась в сон. Пытка на самом деле. Гестапо.
Но вот маленький человек пробился через узкие ходы. Вот он уже в руках акушерки. Девочка с прижмуренными глазками, выпуклым лобиком.
Таня увидела этот лобик и зарыдала. Боль забылась, как будто ее и не было. Таня плакала не от боли, а от ужаса, что этой девочки могло не быть. Нигде и никогда. А она есть. Вот она. Целая девочка, которая получила целую жизнь, полную любви.
За окном качалась ветка в каплях дождя.
Знаменитый певец Николай Озерников уезжал на гастроли. Он шел по перрону вдоль поезда, в его руках была спортивная сумка.
Вокруг – народ: отъезжающие и провожающие. Певца узнают.
Две девушки остановились.
– Посмотри, это он?.. Скажите, пожалуйста, это вы?
– Это я, – согласился Николай.
– Спасибо вам большое.
– За что?
– За то, что вы – это вы.
– Не стоит благодарности.
– Еще как стоит. А вы женатый?
– Простите, я опаздываю…
Вагон № 13.
Возле вагона – проводница с пучком на макушке. Ее зовут Мила.
Рядом с Милой – костюмер Рая и администратор Тамара. Рая – златокудрая, наглая, а Тамара – маленькая, невидная, трогательная, похожая на школьницу-отличницу. Здесь же молодой рыжий музыкант с гитарой в чехле. Его зовут Дима. Возле Димы – его юная жена с кольцом в губе.
Николай подходит к вагону.
– Наконец-то! – восклицает Тамара. – Пришел все-таки!
– Ты так реагируешь, как будто он с войны пришел, а не из дома, – замечает Рая.
Озерников берет билет и проходит в вагон.
– Мне все время кажется, что он куда-то денется. Передумает, например, и не поедет, – объясняет Тамара.
– А жрать на что? Он пашет. Зарабатывает, как и все мы.
– Он не зарабатывает. Он так живет. Он поет, как птица. Птица ведь не зарабатывает.
Дима тихо переговаривается с женой.
– Говорил, что не поедешь по огородам, а сам… – упрекает Диму жена.
– А искусство в массы?
– Массы подождут. У тебя семья. Семья главнее.
– Главнее чего? – спрашивает Тамара.
– Главнее всего.
– Тогда не надо было связываться с артистом.
– При чем тут профессия, когда любовь?.. – не понимает жена.
– А если любовь – терпи, – советует Тамара.
Все проходят в купе. Жена Димы ставит на столик два свертка.
– Это тебе, – говорит она Диме. – А это – чтобы угощать. Смотри не перепутай…
– Лена… – стесняется Дима.
– Не «Лена», а у тебя язва.
«Просьба провожающих покинуть вагоны», – раздается распоряжение по динамику.
Все беспорядочно, торопливо целуются. Лена плачет.
– Перестань, – утешает Дима.
– Знаю я ваши гастроли. Трахаетесь друг с другом, как коты.