И тут же в голове прозвучал голос негромкий, но внятный:
никто ничего не знает.
Когда Чанов вернулся в кафе, он застал вполне мирную картину. Оба поэта вместе с Соней Розенблюм ели горячую пиццу «Маргариту» и пили из белых фаянсовых кружек кофе с молоком. Паша рассказывал о динозаврах под Осой, как их обнаружил когда-то геолог, астрофизик и авиаконструктор Лев Владимирович Баньковский, великий и непризнанный ученый.
– Он был похож на черта. Только на совсем невинного и гениального. Нос кривой, левая сторона лица совсем не похожа на правую, и глаза один выше другого, один раскосый, как у китайского мандарина, а другой круглый, простодушный… Я таких образованных людей никогда не встречал. Он закончил в Москве мехмат университета и еще авиационный институт, а в Перми добавил геологический факультет в политехе. И по всем изученным наукам написал диссертации, сначала кандидатские, потом докторские, но защитил не все. Еще он написал десять книг, в одной – больше тысячи страниц. Напечатали одну брошюру под названием «Отчего мир погибнет и отчего возродится». Я прочитал, но уж очень сложно. Зато вывод простой. Мир погибнет оттого же, отчего родился. Известный нам мир – это пульсар… Да, так этот самый Лев Владимирович открыл кладбище динозавров под Осой. Очень просто открыл. Сначала разобрался в геологических картах и предрек – оно там должно быть. Прочел на ученом совете доклад. Ему никто не поверил. А потом он приехал со своим НИИУМСом [21] (какое, однако, неумное название! – хохотнул Паша) осенью на картошку как раз под Осу, дезертировал с лопатой наперевес с трудового фронта на берег Камы и отрыл берцовую кость динозавра. Дал телеграмму в Академию наук.
– И что? – поинтересовался Вольф.
– И ничего! – ответил Паша, счастливо рассмеявшись. – Они тоже не поверили. Кость размером поболе Баньковского так и осталась торчать на балконе его однокомнатной квартиры, а сам Лев Владимирович загремел в больничку с пупковой грыжей. Шутка ли, такую окаменевшую дубину переть на электричке из Осы в Пермь. Зато я через четыре года нашел на том же месте следующего динозавра…
– И спер с раскопа зуб… – закончил Вольф.
В этот момент с Чановым что-то произошло. Где-то в районе сердца началась похожая на судорогу вибрация. Ему стало нехорошо. Именно так, ему показалось, начинается инфаркт – с непроизвольной вибрации в районе сердца. Но удивительным было то, что все повернули к нему головы, словно почувствовали вместе с ним, что творится с его сердцем.
– Фам зфонят, – впервые в жизни обратилась к – Чанову Соня Розенблюм. – У фас в кармане зфонит телефон.
Чанов неверной рукой извлек из внутреннего левого кармана куртки купленный сегодня утром мобильный.
«Что-то с мамой!» – первое, что подумал Чанов. Глупо подумал. Мама ничего не знала о телемобилизации всей планеты и ее сына Кусеньки.
Звонил Блюхер. У него была правильная привычка: когда возвращаешься домой, выверни все карманы. Только потом ужинай и плюхайся в койку. Блюхер нашел салфетку с номером телефона Чанова.
– Добрый вечер, Кузьма Андреич. Звоню, чтобы всем сообщить: Давид Луарсабович уснул в отдельной палате, его жизни и здоровью ничто не угрожает. Я вернулся домой и сожалею, что не проводил Вольфа. Он еще не уехал?
– Нет! – громко ответил Чанов. – Мы на вокзале, Вольф отправится «Красной стрелой» через сорок минут. Едим пиццу «Маргариту», пьем кофе и разговариваем про динозавров… – Чанов задумался, что бы еще сказать важного, и неожиданно брякнул: – Вот что еще, я позвал Вольфа в Швейцарию. Я всех позвал. То есть Павла… и Соню Розенблюм.
В телефонной трубке повисла тишина, но длилась она не больше секунды.
– Передайте мой привет Соне Розенблюм и Павлу Асланяну. О Швейцарии мы поговорим отдельно… когда Давид Луарсабович сможет принять в нашей беседе участие. И… дайте, пожалуйста, трубку Вольфу.
Чанов с облегчением передал телефон и поглядел на окружающих. Соня и Павел смотрели на него круглыми, доверчивыми глазами. «Будь что будет, – подумал Кусенька. – Я не поеду без них играть в рулетку. В конце концов, это ведь Вольф поручил мне устроить путешествие поэта в Швейцарию»…
Вольф прижал к уху телефон и слушал. И говорил время от времени «Угу» или «Нет». Чаще «Нет». Потом сказал «До свидания». Потом «Спасибо». Потом «Конечно». И вернул замолчавший телефон хозяину.
И тут Чанова осенило. С холодноватой уверенностью, прямо-таки Санкт-Петербургской, он сказал Вольфу:
– Этот телефон теперь ваш. Он нам понадобится для связи с вами. Потому что… кто знает, что нас ждет?.. Мне кажется, мы встретились не случайно. – Чанов призадумался на секунду и произнес главное: – Никто ничего не знает… Кроме того, мне бы хотелось подарить вам на прощание что-то полезное.
Соня метнулась к Чанову и зашептала ему прямо в ухо так неожиданно и горячо, что он отпрянул от нее, чуть сознание не потеряв.
– Да не пугайтесь вы! – Вольф посмотрел на Кусеньку почти как в первую минуту знакомства, как Гендальф на Бильбо Торбинкса (это была та минута, после которой Бильбо надел кольцо всевластия и исчез)… – Не пугайтесь. Она просто хочет мне что-то подарить и пытается стрельнуть у вас денег.
Чанову немедленно полегчало, он схватил Соню за руку, и они выскочили из кафе, чтоб перетрясти окружающие ларьки.
А поэт с поэтом остались друг с другом наедине и погрузились в странное для обоих молчание. Оба подозревали без всякого пафоса, что они-то в самом деле не расстаются. Паша поглядел на Вольфа и попросил:
– Можно я стихотворение прочитаю. Не мое.
– Ну, прочитай, – ответил Вольф.
И Паша прочел:
Определился круг знакомых,
Загадочный, по сути, круг.
В каких он вычерчен законах?..
Но вот – определился вдруг…
– Дальше я забыл, а кончается так:
Возникло странное стремленье
Увидеть, чуть скосив глаза,
Каким я был всего мгновенье,
Одно мгновение назад… [22]
Вольф откликнулся не сразу.
– Автор уж не из Чердыни ли?
– Нет. Родом с Алтая, жизнь в Перми прожил.
– Уже прожил?
Павел не ответил. Он о чем-то задумался и вовсе затих.
Через полчаса, когда Вольф смотрел из окна мягкого вагона «Красной стрелы», а Пашенька Асланян стоял на перроне напротив окна и озирался по сторонам, к вагону подбежали двое красивых и молодых, очень идущих друг к другу. «Я еще сомневался! – воскликнул про себя Вольф и помахал в окно. – Они же пара. Счастливая пара!» И еще он подумал: «Бедный Дада… Ничего, даст Бог, утешится. Грузинским князьям всегда нравились русские барышни. – Вольф вспомнил свою бабку, бежавшую с грузинским поручиком, и додумал очевидную мысль: – А русским барышням всегда нравились грузинские князья… – Вольф заметил, что повалил снег, провожающих стало плохо видно. – Главное, пока что все молоды и живы. Даже я жив».