– Вы нисколько не изменились, – с улыбкой произнес он. – Вы всегда больше были склонны кусаться, чем ласкать.

Жоффруа вышел из комнаты, и, глядя ему вслед, Матильда почувствовала болезненный укол сожаления, но, когда звук его шагов стих, тут же забыла об этом.

Пока родители разговаривали, Генрих отошел побеседовать с рыцарями из своей свиты, и теперь мать подозвала его. Он оставил придворных, приблизился к ней и склонил голову с сыновним почтением:

– Мама.

Было заметно, что ему не терпится заняться приготовлениями к походу в Англию, и его обуревает жгучее желание сию же минуту с головой нырнуть в новую жизнь.

– Генрих, – сказала она с любовью и гордостью в голосе, – я благословляю тебя, потому что ты мое дитя и потому что ты обладаешь пылкостью юности, которая когда-то была и у меня, но ты непременно должен научиться умерять этот пыл. Больше никаких необдуманных выходок. Отец потребует от тебя того же самого.

Он взглянул на нее и сдержанно улыбнулся:

– Обещаю, что больше ничего подобного не случится.

Сегодня его глаза были холодно-серыми, как у деда Матильды, а во взгляде читалась сметливость и зрелая мужественность. Пух, который год назад покрывал его щеки, превратился в жидкую рыжую бородку.

– Ты должен ступить на землю Англии с королевским достоинством. Людям нужна справедливость и сильный вождь. Дай им это, если хочешь, чтобы они пошли за тобой. От Стефана они не получили ни того ни другого, и тебе придется убедить их, что при тебе все будет иначе. Недостаточно только пообещать. Ты должен доказать это на деле.

– Знаю, мама, – согласился Генрих с оттенком раздражения в голосе.

– Пойми, это не нотации ворчливого наставника, – резко бросила Матильда. – Я знаю, ты умен и способен достичь успеха. – Она пристально посмотрела на него. – Пойдем, у меня кое-что есть для тебя.

Матильда привела сына в свои покои и подошла к кованому сундуку, стоящему у изножия кровати. Открыв его ключом, висящим у нее на поясе, она достала что-то завернутое в бахромчатую ткань с вплетенными золотыми нитями.

У Генриха участилось дыхание, когда мать медленно развернула ткань и показала роскошную корону, которую привезла из Германии.

– Ее носил великий император Генрих, – торжественно произнесла она, – и я передаю ее другому Генриху, который в скором будущем тоже станет великим. Теперь она твоя. Надень ее на свою коронацию, когда тебя признают правителем Англии.

Генрих взял корону из рук матери. Его глаза были такого же цвета, что и куски хрусталя, оправленные в золото. Было заметно, как он волнуется, и у Матильды защипало глаза.

– Завтра, прежде чем отец уедет, мы отслужим мессу в Ле-Беке и освятим твою корону. Она будет возложена на алтарь аббатства и останется там, пока ты, как король Англии, не пошлешь за ней.

Она забрала венец и благоговейно завернула его в ткань.

– Это и ваша корона, мама, – мягко заметил Генрих. – В ней ваш дух.

Матильда улыбнулась сквозь слезы.

– Да, – произнесла она, гордо подняв голову, – так и есть.

Эпилог

Аббатство Аффлигем, Бельгия, весна 1149 года

Аделиза сидела в саду Аффлигема, наслаждаясь весенним теплом. Со своей скамьи под навесом она с удовольствием смотрела на цветы, выросшие из луковиц и клубней, посаженных ею осенью.

Когда она закапывала их, живые, но пребывающие в спячке, то не знала, доведется ли ей увидеть, как они пробьются из-под земли и зацветут. Но по милости Божьей она еще не покинула этот свет и любуется ярким золотом нарциссов, а в руках держит букетик фиалок с изящными пурпурными лепестками. Ее здоровье так же ненадежно, как бледные апрельские лучи, но она нашла умиротворение в молитвах и общении с Богом, и сегодня даже чувствует себя чуть лучше, чем обычно. Французский монах-цистерцианец Бернар Клервоский утверждал, что в Аффлигеме ему явилась Дева Мария, и Аделиза склонна была верить в это. Она ничего такого не видела, но временами явственно ощущала, как нечто лучезарно-бесплотное снисходит к ней, даря силу и надежду.

Аделиза вдохнула тонкий аромат фиалок, посмотрела поверх газона и вздрогнула: по дорожке к ней приближался мужчина.

– Вилл?!

Сердце ее часто забилось, и наружу вырвались те чувства, которые она спрятала в самые глубокие тайники души, посвятив себя служению Богу. Вилл выглядел не таким бодрым и решительным, как раньше, в волосах появилось больше седины, но выражение его лица было спокойным, а когда муж подошел к ней, на губах появился намек на улыбку.

Он опустился перед ней на колено и склонил голову:

– Аделиза, моя королева, моя жена, смысл моей жизни.

Потом он медленно поднялся и поцеловал ее в обе щеки, но губ не искал.

– Вилл. – Ее голос дрожал от волнения. – Что вы здесь делаете?

Он искоса посмотрел на нее, готовясь встретить неодобрение:

– Мне не дозволено навещать мою жену?

– Я полагала… Я полагала, прощание было слишком мучительным, чтобы повторять его.

Она не ожидала, что он приедет повидаться, и сама не намеревалась просить о встрече.

– Я готов страдать, чтобы иметь счастье видеть вас, – произнес он. – Если вам это тяжело, велите, и я уйду.

Безмолвно Аделиза показала, что он может остаться.

Вилл огляделся вокруг:

– Сад просто прекрасен. В Англии не найдешь такого спокойного места.

– Я не надеялась, что доживу до весны, но Бог подарил мне еще немного времени. – Она покусала губу. – Как дети?

– Хорошо, – ответил он. – Скучают по вас. Любят читать ваши письма. И понимают, что теперь ваш дом здесь и что вы исполняете важную обязанность. Няньки неплохо о них заботятся.

– А вы, Вилл, как вы?

Он посмотрел в сторону, затем снова взглянул на нее:

– Я справляюсь, но рана в моем сердце никогда не заживет. Я делаю все, что могу, ради вас и во имя Бога. Каждая монета, которую я отдаю бедняку, каждая хартия, которую подписываю, каждое благое дело – все это ради вас.

Она надеялась, что он не станет просить ее вернуться с ним, поскольку это невозможно, а ей не хотелось ранить его еще сильнее.

Ее беспокойство, должно быть, говорило само за себя, потому что он сказал:

– Наверное, я всегда знал, что время, проведенное с вами, я занял у Бога. Сегодня же приехал, чтобы известить, что построил лепрозорий в Уаймондхеме и что Райзинг теперь стал местом, достойным королевы. Увы, я знаю: она никогда не будет там царствовать.

Прежде чем ответить, ей пришлось справиться с волнением.

– Тогда наполните это место жизнью и любовью, Вилл, ради меня. Не превращайте его в мавзолей. Я пришлю вам луковицы растений, осенью вы посадите их, и они будут радовать вас и наших детей следующей весной.