– Как в зеркале?
Свободной рукой она расправляет салфетку и что-то пишет на нем помадой – такой же красной, как и ее губы. И, написав, подталкивает листок ко мне. Я вижу цифру 13, обведенную кружком. И рядом – еще одну, в таком же кружке:
31.
– Тебе тринадцать, детёныш, так?
– Угу.
– А мне – тридцать один. Зеркальное отражение. Здорово, да?
– Круто.
Так я узнаю о возрасте Изабо. До сих пор мне даже не приходило в голову, что у Изабо может быть какой-то там возраст. Вот у Ма он имеется, и у Папито, а Ба – такая старая, что наверняка еще помнит гигантских ящеров. Я прямо представляю себе эту картинку: Ба хватает за морду первого попавшегося тираннозавра Рекса и заглядывает ему в пасть:
– Фу ты. Материнская кодла. Ничего от Новиковых. Плохо.
Изабо не похожа ни на кого. И её тридцать один – такой же инопланетный, как и все остальное. Что он означает – загадка.
* * *
– Чем ты занимаешься?
– Ничем.
– Так не бывает.
– Еще как бывает, детёныш.
– И тебе не скучно?
– Теперь не скучно.
– Из-за меня?
– Мне нравится, как ты кричишь «эге-гей!». Это меня развлекает.
– А мне нравится Локо. Почему Локо зовут Локо?
– Потому что он – Локо. Он сам мне об этом сказал.
– Говорящий байк?
– Что-то вроде того.
– Так не бывает.
– Еще как бывает, детёныш. Кого угодно можно разговорить, если знаешь подход.
– Ма тоже так считает.
– Вот видишь. Твоя мать – умная женщина.
– Ага. Только разговорить у нее не всегда получается.
– А тебя? Если не хочешь – не отвечай.
– Я хочу. Э-э… Я знаю, чего она от меня ждет – вот и говорю это. Мы ладим.
– А с остальными как?
– И с остальными. Кроме дурака Старостина.
– Кто такой Старостин?
– Один урод. Мы враги.
– Настоящие?
– Мы дрались, и он мне нос разбил. Это настоящее?
– Я не знаю, кто такой урод Старостин… Но все может измениться в любой момент. Враги и друзья – это одни и те же люди.
– Это как?
– Как в кино, детёныш. И вот еще что: я ничего от тебя не жду.
– Это как?
– Я ничего от тебя не жду, и мне ты можешь говорить что угодно.
– Правду?
– Что угодно. Но и правда тоже сойдет.
Тринадцать – точно тридцать один. С другой стороны зеркала. Это мой самый счастливый год.
* * *
– Я знаю, кто такой Локо. Типа сумасшедший. По-испански.
– В инете нарыла?
– Ага.
– Ты всегда такая, детёныш?
– Какая еще?
– Хочу всё знать.
– Хочу всё знать о тебе. О вас с Локо. Мы ведь друзья, так?
– А что говорит инет? О нас с Локо?
– Ну… Четырехтактный двигатель. И эта… трансмиссия шестиступенчатая. Мотоцикл-круизер. Вот.
– Ты забыла про восемьдесят две лошадиных силы.
– Не забыла. Просто не успела сказать.
– Тухловато, детёныш. Твое «эге-гей!» впечатляет больше. Ну-у… Обиделась?
– Нет.
– Я просто хочу сказать, что так ты ничего не узнаешь о Локо.
– Узнаю. Если ты научишь меня водить. Ты ведь научишь?
– Я подумаю.
– Пожалуйста, Из!
– Как ты меня назвала?
– Из.
– Ну да. Это было легко предположить.
– Нет. Совсем нелегко. Пришлось помучаться.
– Разве?
– Из – означает «Из ветра». «Из колечек». «Из тысячи дорог».
– Из колечек?
– Мне нравится, как ты выпускаешь колечки, когда куришь. Ты ведь научишь меня?
– Я подумаю. Колись, детёныш, ты пишешь стихи! Угадала?
– Не-а.
– Всё равно. Мне нравится «Из ветра». Хотя я бы выразилась проще. «Из этого бутика мы сопрём сейчас платье от Каролины Эрреры». Или лучше сумку от Биркин?
– Я хочу стать писателем, Из.
– Упс.
– Я никому еще об этом не говорила. Тебе первой. Это тайна, понимаешь?
– Не волнуйся, детёныш. Тайна умрет вместе со мной. Если, конечно, ты не станешь писателем до того, как придется отклячиться. И… что ты будешь писать?
– Книжки.
– Их же никто не читает.
– А ты… Ты прочтешь мою книжку, когда я ее напишу?
– У меня есть выбор?
– Нет.
– Хорошо. Клянусь прочесть ее, даже если она будет скучная.
– Она не будет скучная.
– Ладно, я тебе верю. Автограф мне полагается?
– Конечно.
– Ты, наверное, уже придумала его, так?
– Ага.
– Ну, и?
– «Сэмпер Фай», Из.
– Что это означает?
– Всё. Больше я тебе ничего не скажу. Погугли в инете.
– Ни за что.
Это мой самый счастливый год.
Я заканчиваю его с кучей троек. И неудом по поведению за систематические прогулы, который исправляют на уд после нескольких кавалерийских наскоков Ма. Ей приходится таскаться в школу и унижаться перед директрисой и классной, но признать второе по счету профессиональное поражение в карьере она не готова. Ма часами висит на телефоне, перетирая происходящее с Калерией, для чего закрывается в ванной и пускает воду в конспиративных целях.
Папито тоже огорчен. Но не моими прогулами и трояками («переходный возраст, как и война, все спишет») – он переживает из-за Ма, ведь ее душевное равновесие нарушено. Папито переживал бы еще больше, если бы его не отвлекала работа.