– Это меня и пугает.

Я обнимаю Ма, чувствуя, как ее покидает напряжение. Но не до конца, что-то еще мучает ее.

– И все-таки…

– Тетя Лера ошиблась, Ма. Да у нее и со зрением давно не все в порядке, разве нет?

– Что правда – то правда. – Вздох облегчения. Наконец-то! – У нее минус пять.

– Вот видишь.

– Но если ты встретишь Марлона Брандо…

– Ни за что его не пропущу.

Душевное равновесие Ма восстановлено, но теперь я гораздо более осторожна, чем раньше. Мы со Старостиным резко меняем вектор движения и теперь катаемся по ветке в противоположную сторону – до метро «Московская». И садимся в маршрутку, и отправляемся в сторону Пулково, смотреть на самолеты. Иногда мы пристраиваемся в хвост очереди, идущей на посадку на какой-нибудь рейс.

Чаще всего это оказывается очередь на рейс в Буэнос-Айрес. С пересадкой где-то в Европе, но сути дела это не меняет. Добраться до Аргентины можно в любой момент.

– Почему Аргентина? – недоумевает Старостин.

– Не вся Аргентина. Полуостров Вальдес.

– Почему он?

– Киты. Я хочу посмотреть на китов.

– Офигеть! Я тоже хочу посмотреть на китов. Возьмешь меня с собой?

– А ты – возьмешь меня с собой?

– А ты?..

– А ты?..

– Давно. Всегда.

Ялюблютебя выгибает спину, наполовину выскакивает из воды, бьет огромным хвостом, оставляя после себя тучу прохладных брызг. Мне нравится смотреть на ялюблютебя.

Старостин считает, что я полна сюрпризов – и каждый новый сюрприз круче предыдущего. Последний из них я приберегаю на начало осени, и мой личный морской пехотинец снова сражен. Теперь уже – окончательно и бесповоротно, хотя и до этого было окончательно и бесповоротно. Давно. Всегда. Ничто не может оторвать Старостина от Анечко-деточко, попроси я отдать за меня жизнь – он бы сделал это не задумываясь.

Но такая жертва мне не нужна, достаточно осознания того, что она может быть принесена. Это придает сил двигаться дальше.

– Посмотри на меня.

Мы сидим в «Макдоналдсе» – друг напротив друга. Обычно мы сидим рядом, крепко обнявшись, но сегодня – особенный случай. И «Макдоналдс» особенный, с ним определенно что-то связано. И я бы обязательно вспомнила – что, но сейчас занята совсем другим. Я вытягиваю правую руку в направлении Старостина и слегка растопыриваю пальцы.

– Посмотри на меня.

– Я смотрю.

Он тоже вытягивает руку осторожно касается моих пальцев кончиками своих. Старостинская рука чуть подрагивает, и я чувствую, как от соприкосновения под кожей разливается особенное покалывающее тепло.

– Скажи… Готов ли ты совершить что-то серьезное ради кого-нибудь? Совершить непоправимое?

Кадык Старостина дергается, но теперь я точно знаю, что за ним ничего нет. Даже завалящей древесной лягушки.

Давным-давно я украла его сердце. Кем бы оно ни было.

– Готов, – шепчет Старостин, и его ярко-синие глаза темнеют до фиолетового. – Ты сама знаешь. Ради тебя.

Часть вторая
Вечерние посетители

* * *

Спустя 9 часов после убийства

…Ни хера себе за хлебушком сходили! – подумал Вересень. Даже с каким-то восторгом. Гибельным – сказал бы поэт. А еще Вересень подумал, что если бы не застрял в служебной командировке, то сейчас бы прогуливался по Ростову Великому вместе с чудесной немкой Мишей Нойманн и капитаном Литовченко. О встрече Нового года в декорациях Золотого кольца России они договаривались на протяжении последних пяти месяцев, и капитану даже удалось подогнать к искомым датам свой куцый недельный отпуск. Об отпуске договорился и Вересень, но привычка начальства везде и всюду затыкать им дыры сыграла со следователем злую шутку. За две недели до Нового года его откомандировали в Выборг, помочь местным ребятам в поисках убийцы криминального авторитета Васи Подковы, в последние годы промышлявшего контрабандой сигарет. Дело оказалось не то чтобы таким уж сложным, но вязким и муторным, и освободился Вересень лишь к утру тридцать первого декабря, когда на идее Ростова Великого можно было смело ставить крест. То есть гипотетически он мог бы добраться до Ростова к новогодней ночи и даже раньше: расстояние было не так уж велико, всего-то семьсот километров по прямой. Но в результате они с Мандарином не доехали даже до Питера. Застигнутый врасплох стремительно ухудшающимися погодными условиями и собственным (расцветшим на почве хронической усталости) слабоумием, Вересень свернул не на ту дорогу и оказался в окрестностях поместья «Приятное знакомство».

Нельзя сказать, что знакомство с некоторыми его обитателями было таким уж приятным, но Вересень был благодарен небу за то, что не замерз в машине посреди снежным заносов (а такой исход был вполне вероятен), а получил пристанище и кров.

Повезло, – сказал он сам себе вчера вечером.

Повезло… как утопленнику. Вот черт, – это был девиз сегодняшнего утра, которое началось с трупа.

Вересень стоял рядом с ним, посередине снежной пустоши, метрах в трехстах от особняка с башенками, и в голове его заезженной пластинкой прокручивалась одна и та же фраза: «Ни хера себе за хлебушком сходили – ни хера себе за хлебушком сходили – ни хера…» Впрочем, пластинка отнюдь не мешала ему оценивать ситуацию и делать первые прикидки по месту преступления.

Слегка припорошенное снегом тело принадлежало пожилой женщине. Взглянув на нее, следователь поёжился: одежда потерпевшей состояла из легкого шелкового халата, наброшенного на шелковую же пижаму. Из-под задранных, задубевших на морозе штанин торчали босые ноги. Вересень покрутил головой в поисках тапочек – не могла же старуха прийти сюда босиком! При таком морозе и двадцати метров без обуви не пройдешь, скопытишься, а тут речь о трехстах.

Тапочек нигде не было.

Старуха лежала ничком, привалившись на правый бок, а с левой стороны, в районе сердца, на пижаме и халате, расплылось большое красное пятно. Мгновенная смерть – это было так же очевидно, как и то, что на Борю свалилось очередное убийство.

– Уходите. Нечего вам здесь делать! Убирайтесь.

Карина Габитовна – кажется, так. Вчера вечером она тоже не радовала Вересня теплым приемом, но сегодня… Сегодня она взирала на следователя едва ли не с яростью.

Что ж, вас можно понять, мадам.

– Вы разве не слышали? Убирайтесь отсюда. Это семейное дело, – еще раз повторила Карина Габитовна и обернулась к топтавшемуся тут же Михалычу. – Возвращайтесь в дом, Степан Михалыч и позовите мужчин. Но только мужчин. Нам нужно будет перенести тело.