– Этот господин наш гость. Принеси ему сухую одежду и завтрак, но без спиртного. Или вы все-таки хотите полечиться? – Асаки внимательно посмотрел на статского советника.
Слизнев замотал головой, чувствуя, как тошнота подкатывает к горлу.
– Вы вчера, кажется, перебрали!
– У меня был стресс. – Слизнев вытер мокрый лоб и посмотрел на консула.
Подтянутый, в прилаженной по фигуре форме, тот никак не был похож на вчерашнего скромного дипломата, прибывшего с прощальным визитом в дом генерал-лейтенанта Стесселя. Перед Слизневым стоял офицер японской разведки. Арсений плохо разбирался в иностранных званиях, но вчера кто-то назвал Асаки полковником.
– Теперь мы с вами друзья. Вчера мы известили весь мир о начале войны, и вы войдете в историю, Арсений Павлович, как человек, стоявший у ее истоков.
Слизневу был неприятен этот разговор, и он перевел стрелки на другую тему – столь же болезненную, как и первая, но без этических норм по отношению к родине и отечеству.
– Скажите, где моя жена?
– Она в соседней каюте. Можете постучать в стену. – Асаки любезно показал, в какую стену нужно стучать.
– Как она там?
– Еще спит. У нее был вчера тяжелый день.
– У нас всех был тяжелый день.
Слуга принес кофе, жареные рисовые шарики и сухую одежду. Это была форма японского рядового, серая и мешковатая. Слизнев с удивлением посмотрел на Асаки.
– Позвольте, вы что, хотите, чтобы я в этом ходил?
– Всего лишь пару часов, пока ваши вещи постирают и высушат.
Где-то громыхнул гром.
– Там что, гроза?
– Нет. Русские исхитрились подбить торпеду из своей пушки.
– Какие русские, кто такие? – В мозгу что-то щелкнуло. – Откуда здесь русские? – Слизнев подскочил к окну и отдернул занавеску. Иллюминатор выходил на противоположную сторону, и единственное, что он заметил, это восемь дымов на горизонте. – Это русские? – Он показал на дымы.
– Нет, это наши транспорты. Русские с той стороны. Кстати, окна вашей жены выходят как раз на них.
Слизнев натянул брюки, надел гимнастерку прямо на майку и, застегнув пуговицы, посмотрел на свои босые ноги. Слуга протянул туфли и чулки.
– Разве это не Япония? – натягивая льняные чулки, он все еще думал, что это розыгрыш.
– Япония? Нет, господин Слизнев, это Чемульпо.
– Какое Чемульпо? Мы договаривались, что вы доставите меня в Сосебо или в Нагасаки, – в голосе сквозило раздражение, которое он с трудом сдерживал.
– Не стоит так сильно переживать. Адмирал Уриу рассчитывает покончить с «Варягом» до полудня. Так что к вечеру мы будем в Сосебо.
– Я что-то не пойму: мы, кажется, были в Китае?
– Все верно, а теперь в Корее.
– И вы хотите сказать, что мы за ночь перенеслись на сотню миль?
– На две сотни.
– Это невероятно.
– Корабли, как и поезда, могут идти сутками. За десять часов при скорости хода в двадцать миль… – Асаки пожал плечами, – не вижу ничего неестественного. Вы расстроены?
– Отчасти. – Слизнев с тоской посмотрел на Асаки. – А если он нас потопит?
– Мне бы не хотелось.
* * *
Она видела в иллюминатор, как маленький кораблик с Андреевским флагом пытался проскочить мимо их корабля. Она знала, что в море идет бой. Во всяком случае, она так думала и молила, чтобы русские подбили корабль, на котором она плыла. Ей было противно. Противно и грустно, что все так бездарно закончилось. Искать любимого, встретить его друга, узнать, где Алексей, и нарваться на собственного мужа, да еще в первые минуты войны… Глупей ничего нельзя было придумать. Дальше она ничего не помнила, кроме щелчка, закрывающего каюту на ключ.
Катя лежала на койке и прислушивалась к голосам в соседней каюте. Один из них принадлежал ее мужу. За стеной говорили невнятно, и ей приходилось напрягать слух, чтобы понять, о чем там идет речь. И если Арсений бубнил, но при этом она могла понимать и узнавать слова, то его собеседника она вообще не понимала. Через полчаса ей надоело расшифровывать абракадабры, и, решив, что от того, будет она что-то знать или не будет, ничего не изменится, успокоилась и откинулась на подушку. Она считала, что ее судьба, с того самого дня, как она встретила Алексея на Невском проспекте, находится во власти Божией и только от его милосердия зависит все, что с ней будет.
– Господь милосерден! – Катя посмотрела в угол, где должны были висеть иконы. Икон не оказалось, но на стене она заметила тень, похожую на лик Христа. Она не стала докапываться, что это было: лик, тень или засаленное пятно на обоях. – Я вижу тебя, Господи. – Катя поднялась с кровати, опустилась на колени и сказала: – Прости меня, Господи, и помоги. Не я, а ты знаешь, достойна ли я прощения. Не отступись от меня, протяни руку, не дай мне оступиться и упасть в бездну, из которой нет возврата.
Катя закрыла глаза и склонилась до самого пола. В памяти мелькнули события прошлой ночи. Что случилось с Истоминым, она не знала, но пистолет и взгляд, которым японец осматривал насыпь, она запомнит навсегда. После удара японца у нее саднило горло и почему-то болело предплечье. Во рту пересохло, и она, поднявшись с колен, пошла к умывальнику. Открыв краник, с удивлением обнаружила, что из него течет вода. Умылась и, подставив кувшин, который взяла с приставного столика, стала набирать воду.
Щелкнул замок, и в каюту робко зашел Арсений в серой японской форме. Слизнев замер на входе, не зная, как себя вести после вчерашнего инцидента. Надо было что-то говорить, но он не знал, с чего начать. Выходка Асаки смешала все его планы, выбив мысли и слова, которые он собирался ей сказать.
Пауза затянулась, и первой нарушила молчание Катя:
– Где я?
– На японском крейсере. Скоро мы будем дома, дорогая, – голос дрогнул, и он еле выговорил конец фразы.
– Дома? Что ты называешь домом? Японию? – Пальцы побелели, сжимая ручку кувшина.
– Катя, я люблю тебя. Зачем нам эта Россия? У меня есть все: деньги, дом в Филадельфии. – Слизнев взмахнул руками и сделал шаг, приближаясь к ней.
– Стой, где стоишь, – она подняла кувшин. Дыхание стало тяжелым, с хрипами и надрывом. – Уходи!
Ей показалось, что она прошептала эту фразу, но он услышал и все понял. Она не любила его и не ждала ни в Порт-Артуре, ни здесь, на «Асаме». Это придало ему некую решимость: не хочет по-хорошему – будет по-плохому.
– В таком случае я вынужден буду настоять на своем, – он резко схватил ее за левую руку и дернул, притягивая к себе. – Или ты едешь со мной, или…
Удар пришелся в лоб. С размаху, не раздумывая и не переживая, она влепила ему кувшином между глаз. Только и успела, что прикрыть веки, чувствуя, как в лицо впиваются глиняные крошки, а в руке она сжимает только ручку. Слизнев рухнул навзничь, заливая каюту кровью. Схватив машинально пальто, она перескочила через бездыханное тело теперь уже бывшего мужа и кинулась к трапу, ведущему на верхнюю палубу.