– Привал, – махнул рукой Стецук.
Освободившись от рюкзаков, бойцы сели плотным кружком. Поближе друг к другу. Как будто боялись, что кто-нибудь еще может исчезнуть. Муратов достал из рюкзака банку консервированной ветчины, отодрал крышку, ножом срезал тонкий пласт мяса в желе и протянул Егоркину. Тот сделал отрицательный жест рукой. Остальные тоже отказались от еды. Равиль тяжело вздохнул и стал есть в одиночестве. Чем-чем, а вот отсутствием аппетита Муратов никогда не страдал.
Стецук достал из кармана мятую пачку сигарет. Закурил. Выпустил тонкую струйку дыма.
– Ну, скажи что-нибудь, Игоряша, – попросил он Дробинина.
– А что я могу сказать? – удивился тот.
– Не знаю, – пожал плечами ефрейтор. – Я думал, может быть, ты понимаешь, что происходит.
– Если бы мы находились под воздействием психотропных веществ… Вроде тех синих грибочков, про которые говорил Антип… То мы не смогли бы общаться друг с другом. Сознание каждого из нас создало бы свой собственный иллюзорный мир. Следовательно, на нашу психику оказывают воздействие уины. Они не выключают полностью сознание, но искажают наше представление о реальном мире.
– То есть мы можем вполне здраво обсуждать абсолютно бредовые вещи, – вставил Петрович. – Вроде внезапно обратившегося в ничто сержанта Макарычева.
– Вроде того, – согласился Игоряша.
– И как долго это будет продолжаться? – спросил Стецук.
– Ну, за кордоном люди всю жизнь так живут, – ответил Игоряша.
– Мы не за кордоном! – рявкнул ефрейтор.
– А что ты на меня орешь, – обиделся Дробинин. – Я-то тут при чем?
– Извини, – быстро провел ладонью по лицу Стецук. – Сорвался.
– Ладно, проехали.
– Я думаю, уины будут заботиться о нас и не дадут нам погибнуть, – сказал Петрович. – В рюкзаках у нас все время будет появляться свежая еда, во флягах – чистая вода. А может, даже и вино, если кому-то захочется. Одежда будет сама собой очищаться от грязи. Может быть, мы даже найдем место для жилья. Какой-нибудь дом, палатку или шатер… Вот только выйти за пределы круга, очерченного вокруг главной информационной башни, замаскированной под колокольню, нам не удастся. Никогда.
– Как это – никогда? – Стецук посмотрел на Синеглаза так, будто засомневался в его психической вменяемости.
– А вот так. – Будто крылья, раскинул руки в стороны Петрович. – Nevermore!.. Слыхал о таком?
– Да иди ты, – кисло скривился ефрейтор. – Тоже мне, Вергилий выискался.
– Ну, Вергилий – не Вергилий…
– Хватит чушь нести! – звонко хлопнул в ладоши Стецук. – Давайте попробуем рассуждать логически.
– Ну, давай, – саркастически усмехнулся Петрович. – С чего начнем?
– Как я понимаю, окружающая нас реальность несколько видоизменилась на уровне нашего подсознания, но при этом мы все еще находимся на уровне физического ее восприятия, – Стецук указал пальцем на Игоряшу. – Верно?
– Я не совсем понял, что ты имеешь в виду, – с сомнением поджал губы Дробинин.
– Я хочу сказать, – с трудом сдерживая готовое вырваться наружу раздражение, начал объяснять ход своих мыслей Стецук, – что мы все еще находимся на уровне объективно существующей реальности, а не в горячечном бреду. Так?
– Ну… Так, – подумав, согласился Игоряша.
– Мы видим то, что нас окружает, только наше сознание неправильно интерпретирует сигналы, поступающие в мозг от внешних органов чувств. Так?
– Так, – снова согласился Игоряша.
– В таком случае я не понимаю, как могли просто взять и исчезнуть Макарычев и остальные? – Стецук с беспомощным видом развел руками. – Если бы сержант превратился вдруг в бегемота – это было бы нормально…
– Ты так считаешь? – усмехнулся Герасим.
– Сейчас – да, – вполне серьезно ответил Стецук. – Но он ведь не превратился во что-то другое, а просто исчез. Как, спрашивается, могло такое случиться?
– Макарычев и остальные находятся тут же, рядом с нами, – ответил за Игоряшу Петрович. – Но наши органы чувств не воспринимают их присутствия, потому что они находятся на ином уровне реальности.
Стецук сложил руки на груди.
– Я не совсем понимаю…
– Сейчас объясню, – не дослушав, перебил Петрович. – Ты никогда не обращал внимания на то, что у разных людей может оказаться совершенно противоположное восприятие и, соответственно, иная оценка того или иного произведения? Книги, музыки или фильма? Все дело в том, что художественное произведение представляет собой своеобразный слоеный пирог. И его восприятие зрителем, слушателем или читателем зависит от того, как глубоко, на сколько слоев тот готов в него вгрызться. На самой поверхности, понятное дело, лежит сюжет, доступный восприятию абсолютно каждого. Чуть глубже – психологическая мотивация действий героев. Еще глубже – несколько умных мыслей, вложенных автором в уста своих героев. Еще глубже – некая обобщенная идея, апеллирующая к личному опыту зрителя или читателя. Еще глубже – философская подоплека всех использованных автором мотивов… С хорошей авторской работы можно снять множество слоев, каждый из которых будет чем-то отличаться от остальных. А поистине гениальное произведение так и вовсе неисчерпаемо в этом плане. Теперь давайте подумаем о том, что даже самое гениальное художественное произведение является не чем иным, как только копией реального мира, глубина которого поистине запредельна. Обычный человек, глядя на мраморную глыбу, видит, к примеру, плиты, которыми можно замостить двор. Микеланджело видит в ней Давида. А если так, значит, статуя Давида уже существует на неком ином, доступном лишь избранным, уровне восприятия реальности.
– Здорово, – немного растерянно улыбнулся Муратов. – Нет, в самом деле здорово! – Он азартно потер ладони. – Прежде я даже и не задумывался об этом.
– Хочешь сказать, что Макарычев превратился в мраморного Давида? – подозрительно посмотрел на Петровича Стецук.
– Что-то вроде того, – кивнул тот. – Мы не видим его, а он не видит нас, потому что мы по-разному стали воспринимать и, что самое главное, иначе оценивать окружающую реальность.
– И виноваты в этом уины?
– А кто же еще?
– Бред, – Стецук хлопнул себя ладонями по вискам и резко раскинул руки в стороны. – Полный идиотизм!.. Нет, я не о твоей теории, – поспешил он успокоить Петровича. – Я о своем… Как-то все это не сразу укладывается в мозгу.
– Понимаю, – кивнул Синеглаз. – Это не просто осознать.
– А смириться – еще труднее, – добавил Игоряша. – Когда я впервые не разумом, а всей своей сутью… всем естеством, что ли, осознал, что Вселенная действительно не имеет границ, у меня голова пошла кругом, так что я едва на ногах устоял.
– Серьезно? – недоверчиво прищурился Герасим.