«Престол, – сказал еще Адальберон, – получают вовсе не по праву наследования. Во главе королевства должен оказаться тот, кто славится не только знатностью происхождения, но и мудростью, тот, чья честь достойна уважения и на чье благородство можно положиться». [221]

Гуго Капет был избран 1 июня 987 года. Париж проводил в Санлис герцога, а встретил короля.

А коронация состоялась месяцем позже в Реймсе: в торжественной обстановке новый правитель получил из рук архиепископа корону – ведь именно архиепископу он был обязан этой короной. Отныне собор в Реймсе станет местом коронаций – вовсе не из-за святого Ремигия, не из-за крещения Хлодвига, а в память о коронации Капета.

Дворец Роберта

Девять лет царствования Гуго Капета были девятью годами трудного правления.

– Кто тебя сделал графом?

– А кто тебя сделал королем?

Пусть даже этот обмен репликами между Гуго и Альдебертом Перигорским был придуман летописцем, он тем не менее очень хорошо иллюстрирует и подытоживает проблемы, которые стояли перед властью в начале династии. Нет никаких сомнений в том, что феодалы, оказавшие монарху поддержку на выборах, обращались к нему именно таким тоном. И ничего тут не было удивительного: наибольшие затруднения причиняли новому режиму обычно те люди, которые помогли его основанию, а потом неизменно считали, что их недостаточно внимательно слушают и не воздают им по заслугам.

В 996 году Гуго Капет умер, и корона перешла к его сыну Роберту. [222]

У Франции не было своего Шекспира, иначе бы она лучше знала странного персонажа со странной судьбой, которого судьба сделала вторым Капетингом. История знает немало правителей, которые заслуживали прозвища Благочестивый, знает довольно много таких, кого подвергали анафеме, но только этот один был одновременно и Благочестивым, и отлученным от церкви.

Роберт и физически отличался от обычных людей, и парижане замечали это, когда он проезжал верхом по улицам города: ступни его были настолько гибкими, что большие пальцы, обогнув стремя, едва не достигали каблука. И он был особенным человеком не только в этом плане.

Теолог, музыкант, мистик – он еще и пел в церкви лучше всех, и, по имеющимся сведениям, сам сочинил несколько псалмов. Знатные сеньоры должны были присягать ему на ковчежце – он изготовил великолепный золотой ковчежец, вот только тот оставался пустым, потому что король не хотел рисковать: а вдруг случится клятвопреступление? Зачем же допускать профанацию святых мощей! Разве из этого не ясно, насколько мало король, до такого додумавшийся, доверял своим вассалам? Можно вспомнить, что, кроме золотой, была у него еще и серебряная рака, в которой лежало яйцо дрозда, – для присяги крестьян и подданных скромного происхождения…

Он щедро раздавал милостыню, а в дни праздников приглашал к столу бедняков и делал им подарки. Но иногда его реакции были весьма неожиданными: однажды слепой приблизился к Роберту в то время, когда он омывал руки перед пасхальной трапезой, и король выплеснул бедняге в лицо всю воду из сосуда. Но… Скорее всего, этот человек не видел, потому что глаза его были покрыты корками, а когда король смыл эти корки – слепой тотчас же прозрел, и народ закричал о чуде. С тех пор, стоило королю где-то появиться, его так и осаждали больные, калеки и просто любопытные.

Королевский дворец на острове Сите (ныне Дворец правосудия)

Похоже, основу характера Роберта II Благочестивого составляли именно такие странности – они отразились и во всех его политических деяниях, и в частной жизни. Несомненно, он был великим утопистом – иначе не предложил бы императору Генриху II [223] проект всеобщего мира и не поддерживал бы со времен собора в Эльне идею установления мира Божьего среди христиан, – и в то же время он был предтечей инквизиции. Роберт внезапно решил преследовать ересь и гордился тем, что сжег живьем в Орлеане четырнадцать человек – «из лучших клириков и лучших мирян города». [224]

Этот благочестивый король развелся с первой женой – Розалией (Сусанной) Итальянской и женился по любви на своей кузине Берте Бургундской, вдове графа де Блуа.

И наконец, этот фанатичный служитель церкви ни на минуту не утрачивал своего королевского достоинства, вовсе не желал умалять свою власть, а, наоборот, хотел закрепить за собой право назначать священнослужителей в епархиях по своему выбору, что и лежало в основе его конфликта с Римом. И тут папа, терпевший куда более тяжкие грехи в капитулах соборов и монастырей, не выдержал. Сославшись на то, что брак между королем Робертом и королевой Бертой – это брак между близкими родственниками, отлучил виновника от церкви, [225] на королевство был наложен интердикт. [226]