Абеляра принудили к целомудрию, но вовсе не к молчанию: он рассказал о своих несчастьях – возможно, в этом была его ошибка – в рукописи [255] и, широко ее распространив, стал снова преподавать. При этом раз он был теперь монахом, то и не упускал случая изложить собственные взгляды на теологию. Как и следовало ожидать, очень скоро философ был вызван на собор в Суассоне, там книги Абеляра были приговорены к сожжению, а сам он – к заточению. Вернувшись в Сен-Дени, он открыл в себе еще и историка, доказав – куда раньше современных эрудитов, – что Дионисий, епископ Афинский, никогда не был первым епископом Парижа.
Это утверждение нашли возмутительным, и автора немедленно выслали из королевского аббатства. И вот уже Абеляр – отшельник, живет в сложенной из тростника хижине под соломенной крышей неподалеку от Ножан-сюр-Сен. Только одиночество – не для него, и к нему, едва узнав о том, что с ним приключилось, сотнями приходят ученики. Он их тоже опишет в «Истории моих бедствий» – с большой нежностью: «Итак, я удалился в уже известную мне пустынь в округе Труа, где некие лица подарили мне участок земли. Там с согласия местного епископа я выстроил сначала из тростника и соломы молельню во имя Святой Троицы. Проживая в уединении от людей вместе с одним клириком, я поистине мог воспеть псалом Господу: „Вот, бежав, я удалился и пребываю в пустыне“. Узнав об этом, мои ученики начали отовсюду стекаться ко мне и, покидая города и замки, селиться в пустыне, вместо просторных домов – строить маленькие хижинки, вместо изысканных кушаний – питаться полевыми травами и сухим хлебом, вместо мягких постелей – устраивать себе ложе из сена и соломы, а вместо столов – делать земляные насыпи…» Надо же! Ко всему Абеляр еще и великий писатель! Впрочем, сам он об этом знал и умер не от скромности: «Итак, телесно я скрывался в упомянутом выше месте, но слава моя распространялась по всему свету, уподобляясь тому, что поэтический вымысел называет эхом, имеющим множество голосов, но ничего материального». Или еще: «Считая уже себя единственным сохранившимся в мире философом и не опасаясь больше никаких неприятностей…» [256]
Но нет – скитания на этом не закончились. Минули десять лет в бретонском монастыре среди развратных монахов, которых он тщетно пытался переделать, в окружении мелких феодалов, с которыми изгнаннику приходилось бороться, поскольку они пытались его отравить, – и Абеляр вернулся в Париж. Ему уже исполнилось пятьдесят пять лет, и авторитетом своим он теперь был обязан в том числе и внушительному труду, большею частью – плоду бретонской ссылки, под названием «Введение в теологию», конечно же, трактатам «Диалектика», «Мысли», «Причины и Святые Дары», [257] учению об этике, озаглавленном «Познай самого себя», и самой, наверное, его известной работе – «Да и нет», посвященной рациональным поискам истины. [258]
Абеляр опирался в своих размышлениях на Платона и Аристотеля, он опирался на Вергилия и Лукана, [259] он стал человеком Возрождения за столетия до начала Ренессанса. Возвращение Абеляра в столицу вызвало прилив энтузиазма – его бывшие ученики стали взрослыми мужчинами и женщинами, и теперь их дети с таким же, как в прежние времена родители, пылом взбирались по тропинкам горы Святой Женевьевы, чтобы услышать этого всезнающего учителя, о котором им столько говорили мать и отец. Каждая лекция ученого заканчивалась овациями.
Ну и что? Вот таким вот образом и закончится удивительная жизнь Абеляра? Ничего подобного! Он снова вызовет недовольство церкви. И она выдвинет против него самую «тяжелую артиллерию»: святого Бернара [260] самолично, того самого безупречного во всех отношениях аббата из Клерво, реформатора цистерцианского ордена, [261] проповедника Второго крестового похода.
Бернар не был философом – он был памфлетистом на службе у Бога. Он писал кардиналам: «Имеется у нас во Франции монах… Петр Абеляр, который рассуждает с юнцами и болтает с женщинами. Он преподносит своим приспешникам тайную воду и потаенный хлеб в книгах и вводит нечестивые новшества в слова и суждения своих проповедей. И он шествует не один, наподобие Моисея, во тьму, где находился Бог, но с большою толпою своих учеников. На площадях и улицах ведутся споры о католической вере, о рождении Девы, о таинстве алтаря, о непостижимой тайне Святой Троицы…» И еще: «Магистр Петр Абеляр, монах без благочестия, прелат без обязанностей, не имеет своего ордена и ни к какому не принадлежит. Человек он сам с собой несхожий, снаружи – Иоанн, внутри – Ирод; весь он о двух сторонах, и ничего в нем нет от монаха, кроме сана и рясы… В книжках и трудах своих проявляет себя лжецом и приверженцем извращенных догматов. Этим он доказывает, что он еретик: не столько потому, что он заблуждается, сколько потому, что он упорствует и защищает свои заблуждения. Он – человек, превысивший меру свою, премудростью сло́ва упраздняющий чистоту Креста Христова. Все ему известно, что суть на земле и на небесах, кроме себя самого». И еще: «Он молчал уже долгое время; но, пока он безмолвствовал в Бретани, он почувствовал родовые схватки, а ныне во Франции породил зло. Выползла, извиваясь, из логова своего змея и, наподобие гидры, породила семь новых голов, после того как ранее была отсечена одна. Была отсечена, была уничтожена одна его ересь в Суассоне, но взамен ее появилось семь и более ересей, образчик которых, имеющийся у нас, мы вам посылаем…» [262]