Как отмечал еще один флотописец Бизерты, капитан 1-го ранга Владимир Берг, в своей книге «Последние гардемарины», севастопольцы в Бизерте «составили маленькое самостоятельное русское княжество, управляемое главой его вице-адмиралом Герасимовым, который держал в руках всю полноту власти. Карать и миловать, принимать и изгонять из княжества было всецело в его власти. И он, как старый князь древнерусского княжества, мудро и властно правил им, чиня суд и расправу, рассыпая милости и благоволения».
Эскадра как боевое соединение прекратила свое существование после того, как Франция признала СССР. В ночь на 31 октября 1924 года с заходом солнца на русских кораблях спустили синекрестные флаги. Тогда казалось — навсегда. А оказалось — до поры...
Спустя семь месяцев — 6 мая 1925 года — в гардемаринском лагере Сфаят корабельный горн протрубил сигнал, «Разойдись!». Разошлись, но не рассеялись, не разбежались, не сгинули, не забыли, кто они и откуда. Написали книги, отчеканили памятный — бизертский — крест. Одним словом, явили миру подвиг духа, верности Флагу, присяге, Отчизне. Об этом подвиге в СССР ничего не знали. Точнее, не хотели знать. Власти распорядились: считать Бизерту позорной и черной страницей истории флота, провели очередную препарацию памяти...
Да, страница черная, горькая, но — гордая!
И ДЫМ ОТЕЧЕСТВА... И я там был... Осенью 1976 года подводная лодка, на которой я служил, входила с деловым визитом в военную гавань Бизерты. Я оглядывался по сторонам — не увижу ли где призатопленный корпус русского эсминца, не мелькнет ли где ржавая мачта корабля-земляка. Но гладь Бизертского озера была пустынна, если не считать трех буев, ограждавших «район подводных препятствий», как значилось на карте. Что это за препятствия, ни лоция, ни карта не уточняли, так что оставалось предполагать, что именно там, неподалеку от свалки грунта, и покоятся в донном иле соленого озера железные останки русских кораблей.
Нашу плавбазу «Федор Видяев» и подводную лодку тунисцы поставили в военной гавани Сиди-Абдаллах, там, где полвека назад стояли наши предшественники.
По утрам по палубной трансляции главбазы крутили бодрые советские песни. Были среди них и старинные русские вальсы. Вот на их-то звуки, словно птицы на манок, собирались на причале русские старики, те самые, с белой эскадры. Несмотря на то, что «особисты» не рекомендовали общаться с белоэмигрантами, тем не менее судовой радист, откликаясь на просьбы стариков, повторял по нескольку раз и «Дунайские волны», и «На сопках Маньчжурии», а мы, офицеры и мичманы, выносили им буханки вожделенного черною хлеба, забытую на вид и вкус гречку, селедку и прочие чисто русские деликатесы. Разумеется, мы поглядывали при этом на наших бывших соотечественников чуточку свысока, с врожденным превосходством советского человека. Тогда-то и родились эти строчки:
Над холмами Бизерты
«На сопках Маньчжурии».
Над палубой крейсера
Старинный вальс.
Приходят понурые,
Смотрят невесело
Бывшие русские
Ротмистры-штабс,
Штабс-капитаны, корнеты,
Поручики.
Седые усы в колечки закручены.
И угощают их «Беломором»
Внуки лихих комендоров «Авроры».
Белая гвардия, черный барон...
Горек отечественный «Беломор».
Конечно же, мы и в сотой доле не могли представить себе, что испытывают эти странные люди, слыша русскую речь с палуб мощных кораблей-красавцев, которые пришли и встали на те места, к тем причалам, где столько лет стояли, томились и медленно умирали их полупленные крейсера, эсминцы, подводные лодки... Но одно мы поняли — в своей тоске по Родине они принесли Севастополь с собой в этот далекий африканский город. Старая рыбацкая бухта Вьё-Пор посреди города была для них Артбухтой, самый высокий холм в предместье они именовали меж собой Малаховым курганом. Были тут и свой Примбуль, и даже своя Графская пристань.
Сегодня из всей русской колонии в Бизерте здравствует лишь дочь командира эсминца «Жаркий» Анастасия Ширинская-Манштейн. Ей одной выпало эмигрантское счастье — она увидела Севастополь воочию, приехав в послесоветскую Россию по туристской визе.
Вот уже восемь десятилетий, как на Бизертской эскадре были спущены флаги. Но об этом микроэпизоде нашей архипутаной истории все еще помнят, говорят, думают, спорят, пишут... Немного следов осталось в Бизерте от тех моряков. Они оставили после себя имена своих кораблей на мраморных досках возведенного ими храма, имена своих товарищей на страницах написанных ими книг. И еще — Рю де Рюсс, Русскую улицу в арабском городе. Не так уж мало...
Черноморцам в Бизерте пришлось начинать жизнь заново, с нуля, несмотря на былые чины, ордена, заслуги перед царем, Богом, Отечеством.
В арабской части города был Русский дом, где собирались моряки со своими женами. Офицеры приходили в безукоризненно белых отутюженных кителях, даром что с заплатами, аккуратно поставленными женскими руками.
— Арабы знали, что русские, несмотря на золотые погоны, были так же бедны, как и они сами, — рассказывает Ширинская. — Это вызывало невольное расположение туземцев к пришлым изгнанникам. Мы были бедные среди бедных. Но мы были свободными! Понимаете? Я говорю об этом безо всякого пафоса. Ведь мы и в самом деле не испытывали того страха, который пожирал по ночам наших соотечественников у себя на родине. Они, а не мы, боялись, что ночью войдут в твой дом, перероют вещи, уведут невесть куда. Мы могли говорить о чем угодно, не опасаясь чужих ушей, доносов в охранку. Нам не надо было прятать иконы — это в мусульманской, заметьте, стране. Нас не морили голодом в политических целях, как на Украине. Слово «Гулаг» я узнала только из книг Солженицына.
Мы были бедны, порой нищи. Мой отец мастерил байдарки и мебель. Адмирал Беренс, герой «Варяга», на старости лет шил из лоскутков кожи дамские сумочки. Но никто не повелевал нашими мыслями. Это великое благо — думать и молиться свободно.
Я никогда не забуду того ужаса, с каким вылезал из моего окна один советский гражданин, когда в дверь позвонил сотрудник советского же посольства. Это было в 1983 году, и мой гость боялся лишиться визы, если кто-то скажет, что он общается с белоэмигранткой.
СИРОТА ВЕЛИКОЙ РОССИИ? Анастасия Александровна Манштейн, по мужу Ширинская... Последняя из той истаявшей Русской эскадры. Она одна теперь хранит ее славу, ее память, ее фотографии, документы... Я был наслышан о ней немало. Из Москвы казалось: доживает свой век божий одуванчик в тишине и забвении... При встрече увидел престарелую шекспировскую королеву: достоинство, мудрость и человеческое величие.
Я долго искал путь к ее дому. Никто не мог сказать, где в лабиринте припортового района затерялась улочка Пьера Кюри. Но когда в очередной тщетной попытке прояснить дорогу я случайно произнес ее имя, как молодой араб улыбнулся и, воскликнув: «А, мадам Ширински!» — тут же привел к нужному дому. Когда она идет по улице, с ней здоровается и стар и млад. Почему? Да потому что она всю жизнь проработала в бизертском лицее учительницей математики. У нее учились даже внуки ее учеников. И вице-мэр Бизерты, и многие высокопоставленные чиновники Туниса, ставшие министрами. Все помнят добрые и строгие уроки «мадам Ширински», она никогда не делила своих учеников на бедных и богатых, занималась у себя на дому с каждым, кому математическая премудрость давалась с трудом.