Добравшись до окна, они забрались за шторы.

Там уже находилось несколько человек. Двое передавали друг другу косячок и, показывая пальцами на что-то за окном, надрывались со смеху. Могвай любопытства ради глянул в ту же сторону, но ничего не увидел. Вообще ничего. Только темное небо, похожее на лист черной бумаги, проткнутый в нескольких местах иголкой. Наверное, над этим можно было посмеяться. Если настроение было соответствующее. Еще там, за шторами, была девушка в длинном вечернем платье. Она сидела на подоконнике и, наклонив голову, давила на виски крепко сжатыми кулаками. Ее никто не беспокоил. Быть может, из чувства такта. А может быть, всем просто было не до нее. Так бывает. Человек потерялся в людской круговерти и не может сам себя найти. Могваю подобное зрелище всегда почему-то казалось грустным. Но только не сейчас.

– Ну и где эта, трель твою, конфетница?

– Не кричи на меня!

Могвай медленно сделал вдох.

– Я просто спросил.

Он действительно просто спросил. Но Джульетта уже была настроена на негатив. Видимо, несмотря на то что она проглотила три таблетки, ей тоже пора было догнаться.

– Ты уверена, что она была здесь?

– Да!

В принципе, кто угодно мог забрать конфетницу, наполненную веселыми, улыбающимися таблетками. И найти ее теперь можно был разве что только по чистой случайности. Другой вариант – спросить у хозяйки. Если, конечно, она сама сейчас хоть что-то понимала.

– Вон она!

Джульетта указывала за окно.

Балкон, тянущийся по стене от комнаты к кухне, был заставлен живыми цветами, удрученный вид которых свидетельствовал о том, что человек, некогда ими занимавшийся, куда-то уехал. А может быть, умер. Теперь их если и поливали изредка, то явно не тем, чем следовало.

Конфетница стояла между грустным фикусом и большим цветком с длинными, посеревшими листьями.

Могвай перелез через подоконник и помог выбраться на балкон Джульетте. Дверь находилась всего в шаге от них, но почему-то им не пришло в голову ею воспользоваться. Да и зачем нужна дверь, если окно открыто?

Конфетница была почти пуста. На дне ее оставалось всего десятка полтора разноцветных улыбающихся таблеток. Одну из них, зеленую, Могвай тут же кинул в рот. Остальные аккуратно собрал и ссыпал в карман.

– А мне?

Могвай посмотрел на Джульетту, улыбнулся и сунул ей в руки пустую конфетницу.

– Сходи поищи. Я думаю, где-то еще должны быть.

Джульетта что-то возмущенно закричала в ответ. Но он ее уже не слышал. Она находилась за пределами его восприятия реальности. Новый уровень предоставлял новые возможности. Старые, непрокачанные юниты должны быть принесены в жертву. Только такая стратегия может принести успех, если занят строительством Цивилизации.

Джульетта со злостью шарахнула конфетницу об пол.

Всплеск бьющегося хрусталя.

Мерцающие брызги взлетели и повисли в воздухе.

Сколько раз должно повториться одно и то же событие для того, чтобы цепочка ведущих к нему действий наконец-то оборвалась?

Криминалисты. Старший дознаватель

У любого человека может вдруг возникнуть чувство, что – вот оно! – этого момента он ждал всю свою жизнь! Как правило, это совершенно иррациональное чувство, не поддающееся никакому объяснению. Что особенного в этом моменте? Ну что в нем такого, в моменте этом? Ты ведь не грудью на амбразуру бросаешься. Не чеку из гранаты вырываешь. Не бежишь по рельсам навстречу несущемуся на всех парах поезду. Просто луч света лег на стену как-то по-особенному. Или скрипнула под ногой половица, которая прежде всегда молчала. И – вот оно! Потом ты можешь стараться забыть этот момент, выбросить его из головы. Или же станешь искать какие-то объяснения странному, невыразимому словами чувству, охватившему тебя в тот момент. Бесполезно! Это навсегда останется с тобой. Но ты никогда не сможешь ни с кем этим поделиться. Потому что это только твое. И еще потому, что это случалось с каждым.

Старший дознаватель Ботти испытал это чувство в пять лет. Он провел лето на даче с бабушкой, и вот они вернулись в ее городскую квартиру. Вернее, это была не квартира даже, а комната в бесформенной, как раздавленный паук, коммуналке. Комната была большая, и все лето в ней никто не жил. Повсюду лежала пыль, а в воздухе витал какой-то странный запах, затхлый и чуть сладковатый. Приятный и одновременно отталкивающий. Маленький Александр – бабушка всегда называла его полным именем, а что говорили другие, он чаще всего вообще не слышал, – уже тогда обращал внимание на то, что в комнатах пожилых женщин, как правило, стоит тяжелый дух лекарств, похожий на запах зубоврачебного кабинета. Но к бабушке это не относилось. В ее комнате пахло только фруктами, цветами и розовым маслом.

Занеся вещи в комнату, бабушка сразу куда-то вышла.

Александр остался один.

Один.

Один в огромной, заставленной старой мебелью комнате. С разноцветными коврами на стене. С круглым столом, который умел раздвигаться и превращаться в овальный, когда приходили гости. Он пристроился возле самого окна, которое было закрыто, хотя погода все еще стояла теплая. День только-только начал клониться к вечеру. Это были и не сумерки даже, а лишь первые предвестники того, что скоро начнет темнеть. На окне не было штор. Не было слышно ни звука. Александр стоял один, в странной тишине, в комнате, показавшейся ему в тот момент неимоверно огромной, наполненной чужими, незнакомыми запахами, смотрел на парящую в лучах заходящего солнца пыль. И вдруг понял – вот оно! Тот самый миг, ощущение которого останется с ним на всю жизнь.

Так он считал до сегодняшнего дня.

А между тем ему было без трех месяцев сорок семь.

А может быть, сорок восемь.

Или – тридцать четыре.

Ботти никогда не считал свои годы. И точно знал лишь то, что ему больше тридцати, он не женат и у него двое детей.

А большего и не требовалось.

Ну, по крайней мере, никто не требовал от него большего.

Включая детей, которым вообще было все равно, сколько ему лет, потому что он для них был просто папой.

До сегодняшнего дня.

Вернее – ночи.

Нынешней ночью не произошло ничего странного. Ничего, что сломало бы привычную для него систему мироздания. Ничего, что изменило бы его вполне устоявшийся взгляд на действительность. Но он вдруг понял, а может быть, почувствовал, что после этой ночи он может стать совсем другим. Всем вокруг знать об этом было вовсе не обязательно. Но он-то знал. И он уже знал, заранее знал, что запомнит эту ночь надолго. Быть может, что и навсегда.

Изображая некоторую задумчивость, которая ни в коем случае не должна была показаться чрезмерной, старший дознаватель Ботти постучал зажатым в пальцах световым пером по развороченному пулями корпусу системного блока.