Последовала долгая пауза. Джозеф слышал, как бьется сердце. Он чувствовал, что от него исходит запах перегара. Как они умудряются не слышать его или не улавливать его запах?
– Я действительно могу говорить здесь обо всем? – уточнил мужчина. – Я спрашиваю, потому что, когда я говорил с Кэрри, я понял, что всегда существует некий предел тому, что я могу сказать. То есть я могу говорить ей только то, что, как предполагается, мужья говорят женам; а когда я встречаюсь с другом, то могу говорить с ним только о том, о чем принято говорить с друзьями.
– Здесь вы можете говорить все, что угодно. Здесь нет никаких границ.
– Вы просто решите, что это глупо…
– Мне все равно, глупо это или нет.
– И вы никому не расскажете о том, что услышали?
– Зачем мне это?
– Вы обещаете?
– Алан, моя профессия обязывает уважать вашу частную жизнь. Если только вы не признаетесь в совершении серьезного преступления. Или в планировании его.
– Я признаюсь в плохих чувствах.
– Тогда скажите мне, в чем они заключаются.
Джозеф подумал, что пора, пожалуй, закрыть уши ладонями: информация явно для него не предназначалась. Но он так не сделал. Просто не смог заставить себя. Он хотел знать. В самом деле, кому от этого будет хуже?
– Я много думал, – снова заговорил мужчина. – Я говорил вам о своем желании иметь ребенка. Сына. Так почему бы мне просто не пройти курс лечения от бесплодия и не принимать регулярно «Виагру»? У меня чисто медицинская проблема, она не имеет никакого отношения к рассудку.
– И почему же вы этого не делаете?
– Я думал о сыне, о маленьком мальчике, который похож на меня. Это чувство походило на чувство голода. Но припадки, мучающие меня в последнее время, когда я едва не теряю сознание, слабею, превращаюсь в полного идиота… Они не имеют отношения к этому голоду. Они касаются чего-то другого.
– И чего же?
– Вины.
Очередная пауза.
– Какой вины? – уточнила Фрида.
– Я много думал, – вздохнул мужчина, – и вот к какому выводу пришел. Я хочу, чтобы у меня был этот мальчик. Чтобы он гонял со мной мяч. И я очень хочу, чтобы он был со мной. Но вот он не хочет, чтобы я был с ним. В этом есть какой-то смысл?
– Не совсем, – призналась Фрида. – Продолжайте.
– Это же очевидно. Они не просят их рожать. Это они нам нужны. Я догадываюсь, что это – инстинкт. Но в чем тогда разница между ним и дурной привычкой? Получается, что мы принимаем героин, чтобы перестать принимать героин. У вас зудит от желания иметь ребенка, и вы заставляете ребенка лечить этот зуд.
– Значит, вы считаете, что хотеть ребенка – эгоистично?
– Разумеется! – воскликнул мужчина. – Вы ведь его не спрашиваете, хочет ли он появляться на свет.
– Вы имеете в виду, что испытываете чувство вины, потому что ваше желание иметь ребенка эгоистично?
– Да. – Длинная пауза. – И еще… – Он помолчал. – Кроме того, мое желание сродни одержимости. Возможно, именно такое бывает у женщин.
– Что вы хотите сказать?
Мужчина говорил очень тихо, и Джозефу пришлось напрячь слух, чтобы разобрать его слова.
– Я слышал о женщинах, которые не чувствуют себя полноценными, пока не родят ребенка. Вот что-то в таком роде испытываю я или еще хуже. Я чувствую – всегда чувствовал! – что мне чего-то не хватает, словно во мне есть огромная дыра.
– Дыра? Продолжайте.
– И если бы у меня появился ребенок, он бы заткнул дыру. Вы считаете, это гадко?
– Нет. А как бы отреагировала ваша жена, если бы вы ей открылись?
– Она бы задумалась, за какого человека вышла замуж. Вообще-то я и сам задумываюсь над тем, за какого человека она вышла замуж.
– Возможно, особенность брака состоит в том, чтобы держать некоторые мысли при себе.
– Я видел сон о своем сыне.
– Вы говорите так, словно он существует на самом деле.
– Во сне так и было. Он стоял передо мной и выглядел, как я в его возрасте. Рыжеволосый, в школьной форме. Но он был далеко, с другой стороны чего-то огромного, как Большой каньон. Вот только это «что-то» было темным и невероятно глубоким. Я стоял на самом краю и смотрел на сына. Я хотел подойти к нему, но понимал, что если шагну вперед, то упаду в темноту. Такой сон не назовешь приятным.
Джозеф подумал о собственных сыновьях, и ему стало стыдно. Он сунул пальцы в рот и прикусил их. Он не понимал, зачем так делает. Возможно, в качестве наказания или чтобы отвлечься от услышанного. Он не то чтобы перестал слушать слова, но переводить – перестал. Попытался воспринимать их как музыку, которая просто течет мимо. Наконец он понял, что сеанс подходит к концу: голоса стали глуше и доносились словно издалека. Затем он услышал, как открылась дверь. Это был его шанс. Как можно тише он встал и начал подниматься по лестнице – осторожно, стараясь не допустить ни единого скрипа. Внезапно он услышал стук.
– Это вы? – спросил голос. У него не возникло никаких сомнений: голос принадлежал ей. – Вы там?
На одно отчаянное мгновение Джозеф решил промолчать, и, возможно, тогда она уйдет.
– Я знаю, что вы там. Не притворяйтесь. Вылезайте через дыру, мне нужно немедленно с вами поговорить.
– Я ничего не слышал, – заверил ее Джозеф. – Все хорошо.
– Ну же!
– И как долго вы там находились? – побелев от гнева, спросила Фрида, когда они оказались лицом к лицу.
– Я спать, – успокоил ее Джозеф. – Я там работать, чинить дыру. И я спать.
– В моей комнате.
– За стеной.
– Вы что, совсем с ума сошли? – возмутилась Фрида. – Это частное дело. Настолько частное, насколько вообще возможно. Что бы он подумал, если бы узнал?
– Я ему не говорить.
– Не скажете? Разумеется, вы ничего ему не скажете. Вы не знаете, кто он. Но вы вообще понимаете, что натворили?
– Я спать, а затем услышать голоса и проснуться.
– Ах, простите, что мы потревожили ваш сон.
– Я пытаться не слушать. Я сожалеть. Я так больше не делать. Вы мне говорить, когда работать, и я заделать дыру.
Фрида глубоко вздохнула.
– Поверить не могу, что проводила сеанс терапии, когда в двух шагах от меня сидел строитель. Да ладно, все нормально. Или почти нормально. Только заделайте эту чертову дыру.
– Это занимать один день. Или два дня. Или немного больше. Краска медленно сохнуть из-за холода.
– Сделайте это как можно скорее.
– Но есть одна вещь, которую я не понимать, – признался Джозеф.