Сколько же? Лет восемь, а то и девять, отвечал могильщик Гамлету. Не знаю, насколько Шекспир был сведущ в судебной медицине, но мне представлялось именно так.
Как он попал сюда? Насильственным путем, подсказала интуиция, а умозаключения это подтвердили. Путник может погибнуть от болезни, голода или холода, размышляла я, пытаясь не обращать внимания на растущий голод и сырую одежду, но не может сам себя закопать под деревом.
Индейцы племен чероки и тускароры хоронили мертвых по-другому – не по одиночке и под деревом. И не по частям. Переломанные шейные позвонки тотчас поведали мне всю историю; края были сплющены, а лицевые кости целы.
– Кому-то ты пришелся не по нраву, да? С тебя не просто сняли скальп; отрезали голову целиком.
Интересно, а тело тоже здесь?.. Я поскребла щеку рукой, однако ничего дельного не придумала; идти куда-то, пока не рассветет, смысла нет, а спать в такой компании как-то сразу расхотелось. Я отложила череп в сторону и принялась рыть землю.
Тем временем наступила ночь. Впрочем, снаружи даже ночью редко бывает совсем темно. Тучи, затянувшие небо, отражали свет, и он проникал даже в мое темное убежище.
Сперва мягкий песок поддавался легко, но спустя несколько минут пальцы наткнулись на плотную сырую землю. Я выбралась из укрытия и раздобыла палку. Вскоре и палку остановило что-то твердое – не кости и не металл. Камень, подумала я, нащупав пальцами нечто неподатливое и овальное. Обычный речной камень? Вряд ли, решила я, поразмыслив. На гладкой поверхности были высечены какие-то знаки, похожие на иероглифы.
Раскопки больше ничего не дали. Либо остальную часть Йорика закопали в другом месте, либо слишком глубоко, куда мне не добраться. Я сунула находку в карман и присела на корточки, спрятав руки в складках юбки. По крайней мере, физические упражнения помогли мне согреться.
Я уселась поудобнее и взяла в руки череп. Довольно отталкивающая компания, надо сказать. И все же то, чем я занималась последний час, меня отвлекло, помогло не поддаться панике, что притаилась где-то в подсознании, готовая прорваться наружу, словно острый конец срубленной ветки. Ночь обещала быть долгой.
– Ладно, – сказала я черепу. – Давно читал что-нибудь стоящее? Сдается мне, что давненько. Может, немного поэзии?
Я прокашлялась и начала с Китса, для разогрева продекламировав «Из отвращения к вульгарному суеверию», а следом «Оду к греческой вазе».
Ты плачешь у меты – она цветет
Всегда прекрасная, но не тоскуй —
Тебе любить в безбрежности минут! [25]
– Там еще дальше было, я запамятовала… Неплохо вышло, а? Может, что-нибудь из Шелли? Полагаю, «Ода западному ветру» придется тебе по душе.
Я вдруг поняла, почему я так думаю. Никаких видимых причин считать, что Йорик был индейцем, у меня не было, но мне так казалось – скорее всего, из-за камня. Поежившись, я продолжила читать в надежде, что великая английская поэзия не хуже пламени костра отпугнет диких зверей.
Дай стать мне лирой, как осенний лес,
И в честь твою ронять свой лист спросонья.
Устрой, чтоб постепенно я исчез
Обрывками разрозненных гармоний.
Суровый дух, позволь мне стать тобой!
Стань мною иль еще неугомонней!
Развей кругом притворный мой покой
И временную мыслей мертвечину.
Вздуй, как заклятьем, этою строкой
Золу из непогасшего камина.
Дай до людей мне слово донести,
Как ты заносишь семена в долину.
И сам раскатом трубным возвести… [26]
Финальная строчка замерла у меня на губах. На склоне горы горел огонь. Маленькие искры превратились в пламя. Сперва я решила, что горит какое-нибудь дерево, в которое ударила молния, оно тлело весь день, и вот теперь ветер раздул пламя, но затем я увидела, что огонек двигается. Он медленно скользил по склону мне навстречу.
Я вскочила на ноги и только тут вспомнила, что не обута. Я в панике бросилась шарить вокруг, нащупывая туфли. Тщетно.
Я поднялась во весь рост и схватила череп, готовая встретить опасность лицом к лицу.
Огонек приближался, скользя вниз по холму, словно облачко тумана. В оцепеневшем мозгу билась случайная строчка из Шелли: «Заклятый враг! Свирепствуй! Будь готов»… [27] В глубине сознания я отметила, что у Шелли были куда более крепкие нервы, чем у меня. Я прижала череп к груди. Так себе оружие; надеюсь, те, кто идет навстречу, кем бы они ни были, поостерегутся тотчас пустить в ход ножи или пистолеты.
Невозможно было поверить, что кто-то рыщет по лесу с факелом, причем пламя отнюдь не мерцало, как сосновая лучина или масляная лампа, а горело ровным светом.
Огонек, светившийся на высоте нескольких футов от земли, словно кто-то держал в руке факел, подбирался все ближе со скоростью человеческого шага. Я внимательно наблюдала за этим равномерным движением.
Я была надежно укрыта в своей норе: снизу меня наполовину скрывал берег, сверху – густые ветви. Я промерзла насквозь, но по спине бежал пот. Я чувствовала запах собственного страха. Я нервно перебирала пальцами ног, разрывая песок, готовая кинуться наутек.
Однажды в море я видела огни святого Эльма. Жуткое зрелище; так вот те трескучие синие вспышки совсем не походили на неумолимо приближавшийся неяркий огонек. Он не был синим и не мерцал, а ровно светился призрачным светом. В Кросс-Крике, когда видели огоньки в горах, говорили, что это болотный газ.
Ага, конечно, беззвучно прошептала я, держи карман шире!
Огонек миновал ольховые заросли и оказался на поляне прямо передо мной. И это был вовсе не болотный газ.
Высокий мужчина, совсем раздетый, если не считать набедренной повязки. По рукам, по ногам и вдоль туловища у него шли красные полосы, лицо от лба и до подбородка сплошь было покрыто черным, а на голове сидел убор из перьев, в центре которого торчали два длинных индюшиных пера; из-под убора виднелись длинные волосы, смазанные чем-то жирным.
Меня надежно скрывала темнота, а незнакомца целиком освещал факел, бликуя на безволосой груди и плечах. Но он точно знал, что я там.
Я не отваживалась пошевелиться. Собственное дыхание казалось невыносимо громким. Мужчина остановился и смотрел в скрывавшую меня темноту, словно на дворе царил белый день. Факел в его руках не дрожал, горел ровно и бесшумно, напоминая тусклым светом пламя восковой свечи в руках мертвеца.
Вдруг я поняла, что больше не боюсь. Сердце билось ровно и размеренно.