Сейчас у них пикник. Вечером состоится торжественный ужин, вот только еда будет представлять собой чуть теплое месиво из таинственных продуктов, обильно политое соусом, какие умеют готовить в кафетериях студенческих общежитий. То ли курица, то ли рыба – понять совершенно невозможно. Бежевая пища, как называет ее Полин. Приглашенных поэтов неизменно кормят бежевой пищей, впрочем, им все равно подадут ее не раньше восьми вечера. Вместе с дешевым желтовато-белым винцом, словно специально произведенным, чтобы пощекотать желудки таким отставным лихим алкоголикам, как они. Этот пикник – намного приятнее, еда – вкуснее, а чай со льдом – просто замечательный. Фил даже позволяет себе предаться фантазии о том, как, покончив с трапезой, возьмет Полин за руку и уведет в высокую траву за туалетом, чтобы, как в старой песне Вана Моррисона…
Но нет, конечно. Престарелые поэты, чью сексуальную коробку передач давно заело на первой, не могут рисковать выставить себя на посмешище, выбирая для любовных свиданий подобные места. Особенно поэты с богатым, насыщенным и разнообразным опытом, которые знают, что теперь каждая попытка почти неизбежно принесет разочарование, что каждая попытка вполне может оказаться последней. А кроме того, думает Фил, у меня уже было два инфаркта. И одному Богу известно, как себя чувствует она.
Полин думает: Только не после сандвичей и картофельного салата, не говоря уже о пироге с заварным кремом. Но вот сегодня ночью все возможно. По крайней мере, не исключено. Она улыбается ему и достает из большой корзины еще одну вещь. Это номер газеты «Нью-Йорк таймс», купленный ею в том же универсаме в Огасте, где она приобрела все остальное для пикника, включая клетчатую скатерть и бутылку с холодным чаем. Как в старые добрые времена, они подбрасывают монетку, чтобы решить, кому первому достанется раздел «Искусство и культура». В старые добрые времена Фил, получивший в 1970 году Национальную премию по литературе за сборник «Пылающие слоны», всегда выбирал решку и выигрывал гораздо чаще, чем следовало бы по теории вероятности. Сегодня же он выбирает орла… и снова выигрывает.
– Вот ведь нахальный тип! – восклицает она и передает ему самые интересные полосы газеты.
Они едят. Читают разделенную на двоих газету. В какой-то момент она смотрит на него поверх вилки с картофельным салатом и говорит:
– А ведь я все еще люблю тебя, старый мошенник.
Фил улыбается. Ветерок шевелит белый пух на его голове, сквозь который сверкает кожа. Это уже не тот молодой человек, буйный и озорной гуляка из Бруклина, широкоплечий, как портовый грузчик (и такой же сквернослов). Но Полин видит тень того человека, переполненного злостью, отчаянием и безудержной радостью.
– Так ведь и я люблю тебя, Поли, – отвечает он.
– Мы с тобой пара старых, никому не нужных кляч, – говорит она и прыскает от смеха.
А ведь однажды она занималась любовью с королем и кинозвездой практически одновременно на одном и том же балконе, пока проигрыватель крутил пластинку с песней «Мэгги Мэй». Род Стюарт пел по-французски. Теперь эта женщина, которую та же «Нью-Йорк таймс» однажды назвала «величайшей из ныне живущих поэтесс Америки», обитает в Квинсе, в доме без лифта.
– Читаем свои стихи в богом забытых городках за смехотворные гонорары, – продолжает она, – и едим не в ресторанах, а в придорожных зонах отдыха на природе.
– Мы вовсе не старые, – отвечает он. – Мы молоды, bébé [21] .
– О чем ты?
– Взгляни вот на это, – говорит он и протягивает ей первую полосу раздела «Искусство и культура».
Она берет газету и видит фотографию. На ней запечатлен похожий на засушенное растение улыбающийся мужчина в соломенной шляпе.
Переваливший за девяносто лет Вук издает новую книгу
От нашего обозревателя Мотоко Рича
По достижении девяноста пяти лет – если они вообще доживают до такого возраста – большинство писателей уже давно бросают литературное творчество. Но только не Герман Вук, автор таких нашумевших романов, как «Бунт на “Кайне”» (1951) и «Марджори Морнингстар» (1955). Многие из тех, кто еще помнит телевизионные сериалы, снятые по его эпохальным книгам о Второй мировой войне – «Ветры войны» (1971) и «Война и память» (1978), – сами уже давно на пенсии. Представлялось, что высокая литературная награда, полученная им в 1980 году, ознаменует его уход со сцены.
Однако Вук еще не покончил с литературой. Всего за год до девяностолетия он неожиданно выпустил роман «Дыра в Техасе», благосклонно встреченный критиками, а сейчас мы ожидаем выхода в свет книги-эссе «Язык, на котором говорит Бог». Станет ли это его последним словом?
«Я не готов ответить на этот вопрос, – сказал сам Вук, улыбаясь. – Идеи не перестают приходить в голову человеку только потому, что он стар. Дряхлеет плоть, но не слова». По поводу его дальнейших
(Продолжение на с. 19)
Глядя на испещренное морщинами лицо под лихо сдвинутой набок соломенной шляпой, Полин чувствует, как на глаза наворачиваются слезы.
– Дряхлеет плоть, но не слова, – повторяет она. – Красиво сказано.
– Ты читала что-нибудь у него? – спрашивает Фил.
– Да, «Марджори Морнингстар». Еще в молодости. Это раздражающий гимн во славу целомудрия, но книга невольно захватила меня. А ты?
– Брался за «Янгблада Хоука», но так и не смог дочитать до конца. И все же… Старик до сих пор задает тон. Невероятно, но ведь он нам действительно в отцы годится.
Фил складывает газету и убирает в корзину. Внизу по свободному сейчас шоссе несутся машины под высоким сентябрьским небосводом, испещренным легкими перистыми облачками.
– Прежде чем отправимся дальше, не хочешь устроить стихотворный обмен? Как в былые времена.
Она раздумывает над этим, потом кивает. Много лет минуло с тех пор, как она слышала, чтобы кто-то другой вслух читал ее стихи. Это всегда вызывало тревогу и смятение, словно ты покинул свое тело. Но почему бы и нет? В зоне отдыха больше никого не было.
– Давай сделаем это в честь Германа Вука, который все еще задает тон. Папка с моими опусами – в переднем кармане дорожной сумки.
– Ты настолько доверяешь мне, что позволишь рыться в своих вещах?
Она одаривает его своей привычной лукавой улыбкой, потом потягивается под лучами солнца и закрывает глаза. Наслаждается теплом. Дни скоро станут прохладными. Но пока почти жарко.
– Ты можешь рыться в моих вещах сколько тебе угодно, Филип. – Она открывает один глаз, будто подмигивает, только наоборот. – Познай меня полностью, если пожелаешь.
– Я буду иметь в виду такую возможность, – говорит он и направляется к «кадиллаку».
Поэты в «кадиллаке», думает Полин. Истинное воплощение абсурда. Секунду она рассматривает поток машин на шоссе. Потом достает газету и снова вглядывается в улыбающееся узкое лицо престарелого бумагомарателя. Он все еще жив. Быть может, как раз в этот момент он смотрит в это же высокое синее сентябрьское небо, сидя за столом в своем патио с раскрытым блокнотом и со стаканом воды (или даже вина, если желудок позволяет) под рукой.