– С женой, надо полагать? Я с ней даже не лежу. Обещаю в кратчайший срок… Должен я подумать или нет?.. Молчишь? Не хочешь дать мне немного времени? Скажи, не уедешь?
– Хорошо. Думай, но недолго.
Илья расслабился. Кошмарная женщина.
Обратную дорогу от извечного вопроса – что делать? – отвлекала бешеная скорость, на которой Вера мчалась к городу, казалось, еще немного и – взлетят. А она… Вцепилась в руль, глаза горят, как у триумфатора, губу закусила… Кошка, дикая кошка, аж страшно становилось.
Дома его ждала еще одна разъяренная зверушка: мама. Наговорив кучу гадостей, хлопнула дверью. Унылая атмосфера «домашнего очага» холодила. Илья поплелся на кухню. Глотнул коньячку. Закурил. Тоска. Извечный вопрос трансформировался в глобальный: что же делать? Хрен его знает! Распроститься с Верой, вернуться назад в скуку, в замкнутое пространство – дом, работа – без элементарных человеческих радостей? Об этом не может быть и речи. Бросить все и уехать с Верой? А он близок к пику карьеры как никогда. Так что же делать?
Густой коньяк лился в стакан, отсвечивая янтарной прозрачностью. Едва он поднес стакан ко рту, замер. На него смотрела Любаша в белой ночной сорочке. Чудовище. Но не красивое, не сексуальное, не очаровательное. Настоящее. Илья медленными глотками выпил полстакана, так же медленно направился к Любаше, мстительно цедя:
– Хочешь спросить, где я был? С женщиной, которую ты видела со мной в постели. А тебе она понравилась? Правда, красивая? Красивая до такой степени, что я постоянно хочу ее. С ней я ожил. О, дорогая, что вижу! Тебе неприятно. Так ты притвора? Делаешь вид, что чокнулась?
По лицу Любы потекли слезы кривыми дорожками, она же не сумасшедшая и все понимает: нелюбовь мужа, злобу свекрови, испуг детей. Надо просто переждать. Но попытки спрятаться в большой квартире не имели успеха, душ – маленькая хитрость Любы, там ее невозможно достать. Когда видит Илью, тело вдруг покрывается липкостью, но это смывается быстро. Остальное время Люба пережидает, когда муж успокоится или уснет. Соль вместо сахара поставила? Помнит, значит – нормальная. А какая разница? Для нее просто не имеет значения ни соль, ни сахар, многое потеряло смысл. Единственная цель – восстановить прежнее благополучие в доме, но как? Надо переждать. Илья болен, не был он злым и беспощадным, значит, заболел. Он-то и есть сумасшедший, но об этом никто не подозревает, даже его мать. Вот, опять липкость… Скорее в ванную.
– Стой, стой! – перегородил дорогу муж. – Хочешь знать, как я сплю с ней? Это непередаваемо. Она лежит голая, я тоже, мы забыли про стыд. Смотри, она меня укусила от страсти. (Люба рвалась из рук бесноватого мужа). Не хочешь слушать? Хорошо. Тогда скажу, что никогда не буду трахаться с тобой, запомни. А теперь иди и утопись под своим душем.
Он грубо оттолкнул Любу, та трясущимися руками пыталась отворить дверь кухни, но дверную ручку дергала не в ту сторону, наконец, открыла и выбежала не то с рыданиями, не то с хохотом. Илья один.
Высказанная мысль есть зло… Кто сказал? Да какая разница! Злая мысль, родившаяся в подсознании давно, Илья не помнил когда, страшная мысль, но неистово желанная, снова сорвалась с языка. Он ведь мечтает, чтобы Люба исчезла, испарилась. «Умри, Люба, умри», – билось внутри. Илья стоял не двигаясь, слушая шум воды и глядя на дверь в ванную комнату.
Ночь. Виктор Черемис таращил глаза в темноту, часто дышал, липкий пот пропитал подушку и простыню. Где же лошадь, на которой он только что бешено скакал по льду, сковавшему реку? Лед затрещал, поднялся, открылась черная бездна воды. Черемис, дико крича, погружался вместе с лошадью под ледяную воду, а на берегу, потягивая пивко, наблюдали Генка и Анализ.
Ночной кошмар? Нет. Из темноты проступала страшная реальность. Все. Это конец. Назад дороги нет. Впереди – мрак. Он вертелся с боку на бок, вытирал одеялом мокрое тело, когда же и растревоженная Анна заворочалась, Виктор ушел в смежную комнату. Ноги подкашивались. Вчера выпил много, слишком много. Пил и блевал, пил и блевал.
Ему хотелось спрятаться от всех и себя самого. Виктор заперся в сортире, примостившись на унитазе, замер, держа в одной руке хлеб и кусок колбасы, в другой – бутылку коньяка. Случилось то, чего он боялся. Генка, уголовник, чтоб ему подохнуть! Родной брат… Может, его в роддоме подменили?
Виктор сделал несколько глотков из бутылки, проглатывал коньяк пополам со жгучими слезами бессилия. После теории «покорителя» Черемис избегал общения с братом, но давило предчувствие: должно что-то случиться, обязательно плохое. И случилось.
Был звонок… Вот интересно, какая подлюка телефоны придумала? Кому это жить спокойно не моглось? В топку все изобретения, в топку. И всех этих… научных работников туда же. Не имей Витя телефона, разве позвонил бы Генка и противным голосом приказал: жду у себя? Приказывает, гаденыш, а недавно в рот заглядывал. Черемис отправился навстречу неизвестности, предчувствуя, что ночь станет роковой.
В апартаментах брата находился и врач по кличке Анализ, курирующий (словцо любимого братца) бабочек и мотыльков в отеле. Сухой стручок, с заостренными чертами лица сродни физии Генки, с тонкими длинными пальцами, имеющими утолщения на суставах. Всегда в костюме и при галстуке, Анализ казался Виктору садистом-тихушником. Он постоянно напевал под нос, действуя на нервы, известные только ему мотивчики. Посмотришь, ни рыба ни мясо, а кишки кричат: берегись! Сидели они в креслах, расслабленные, несколько «в задумье», отчего интуиция Черемиса беспокойно задергалась.
– Пришел? – проскрипел Генка, словно недавно встал ото сна. – Пошли.
Ни тебе «здрасьте», ни тебе объяснений. Спустились в подвал. Анализ открыл ключом свою вотчину. Просторная комната наподобие медпункта, всякие инструменты – на столах, шкафы с пузырьками и коробками, кушетка, ширма и чистота тошнотворная. Анализ звякнул ключами, перебирая их костлявыми пальцами, нашел нужный, отпер еще дверь. Щелкнул выключатель. В пустой комнате на ковре лежала, свернувшись, длинноногая худышка. Анализ внес три стула. Сели. Черемис не мог въехать – что с девчонкой? Ее бил озноб, волосы короткой стрижки слиплись, словно смоченные водой.
– Узнаешь? – спросил Гена. Виктор мотнул головой, мол, нет. – Принимали в сентябре, ты говорил, забитая. Не помнишь?
Витя с трудом припомнил девушку и свой отрицательный отзыв. Она вдруг скрючилась, застонала, он с беспокойством посмотрел на брата.
– Ломка, – по-простецки сказал Гена.
– Какая ломка, мать твою? – завибрировал Черемис.
– Ну, даешь… – ухмыльнулся Гена. – Наша Марга наркота. Ты ведь против наркош, я думал, знаешь их породу. Или только теоретически? Поясняю. Сидит наша Марга на игле уже много лет в свои-то юношеские года, а нам песни пела, что понятия не имеет, кто такой кайф. Меня, матерого волка, объегорила! Думал, стиль у нее упаковку до ушей носить, а девчонка прятала ручки-ножки. Погляди, в ноги засандаливает ширик.