Юм-Памарак вновь прервал рассказ и, обернувшись, обратился на родном языке к сидевшему неподалеку молодому уурсину. Тот сразу поднялся на ноги, сбегал на другой конец обеденной циновки и принес шаману большую глубокую миску. В миске лежали кусочки мяса, облепленные густой, плотной панировкой и залитые острым красным соусом. Юм-Памарак поставил миску рядом, наколол кусочек мяса на остро заточенную палочку и отправил его в рот. Приметив застывшие в нетерпеливом ожидании взгляды, Юм-Памарак пододвинул миску гостям.
– Мясо шедра, приготовленное по старинному уурсинскому рецепту, ага. Так готовили еще на нашей старой родине, ага, Очень вкусно, ага.
– Ты не закончил рассказ. – Дик ухватил кусочек мяса двумя пальцами и уверенно положил в рот. Он уже привык к тому, что любая уурсинская еда оказывалась неизменно вкусной. И на этот раз он тоже не обманулся. – Обалденно, мужики! – Чики потянулся за добавкой.
– Это и есть конец, ага. Или, если угодно, начало – тут уж как посмотреть, ага. Именно там, в Лабиринте, я начал понимать, что время – это глубоко субъективная философская категория, которую человек искусственно вводит в обиход, полагая, что таким образом сможет упорядочить свою жизнь, ага. Если предположить, что время появилось в момент возникновения нашей Вселенной и с тех пор существует, как один из векторов многомерного пространства, в котором мы живем, то мы сразу же натыкаемся на массу неувязок и противоречий, ага. Ну, например, мы можем произвольно перемещаться по любому из пространственных векторов в любом направлении, ага, и только по времени – в одну-единственную сторону, ага. Причем не мы сами выбираем, с какой скоростью по нему двигаться, а время само как будто тащит нас за собой, ага. Ну, а о том, насколько субъективно восприятие времени, я даже и говорит не хочу, ага. Зато стоит только нам отказаться от этого надуманного представления, как мир сразу обретает иной, доселе невиданный смысл, ага. Вселенная эволюционирует, не ведая о моменте своего зарождения и не думая о грядущем конце, ага. Вселенная вечна, потому что времени для нее не существует, ага. Так почему же мы сами привязываем себя к некой вымышленной координате, ага? – Юм-Памарак покачал головой и слегка развел руками. – Я не понимаю, ага. Да и не хочу об этом думать, ага… Мы шли по светящимся коридорам следом за уймарахом и чувствовали, как усталость и тревоги покидают нас, ага. Казалось бы, все должно быть наоборот – мы навсегда потеряли свой мир и шли неизвестно куда, ведомые странным существом, больше похожим на некий механизм, нежели на разумное создание, ага. Но с каждым шагом мы чувствовали себя все увереннее, ага. Исчезло чувство голода, ага. Раны и ожоги затягивались, не оставляя следов, ага. Никто не спрашивал, как долго мы идем и сколько еще нам предстоит пройти, ага. Мир без времени – идеальный мир! – принял нас в свои объятия, ага. Даже уймарах уже не внушал нам прежнего ужаса, потому что был частью этого мира, ага. И все же он оставался для нас чем-то загадочным и непознанным, ага. Таковыми остаются для нас уймарахи и по сей день, ага. Они – существа иного, более высшего порядка, нежели мы, ага. Они – исполнители воли Лабиринта, ага. Они бесстрастны и безразличны ко всему, они не отягощены понятиями о добре и зле, о нравственности и безнравственности, ага. Но – у них есть цель, о которой мы не имеем представления, ага. И ради этой цели они готовы уничтожать миры, ага. Или – создавать новые, ага. Их цель оправдывает любые средства, ага. Мы же для них – ничто, ага. Когда они спасали последних уурсинов, оставшихся на гибнущей планете, ими двигало вовсе не чувство сострадания – их вела за собой Цель, ага. С такой же легкостью они могли уничтожить всех нас, если бы так было нужно, ага. Мы – всего лишь разменные фигуры в их Великой Игре, ага. И только когда ты наконец понимаешь это, время исчезает и жизнь обретает смысл, ага.
– Ну, мне вроде и так неплохо живется. – Дик кинул в рот очередной кусочек мяса шедра. – Без Великой Цели уймарахов и с часами на руке. – Чики мельком глянул на голое запястье. – Ну, в смысле, когда у меня были часы, я ни на что не жаловался.
– А сейчас, ага? – хитро прищурившись, посмотрел на него шаман.
Дик на секунду задумался, затем улыбнулся и щелкнул пальцами.
– Подловил, Юм-Памарак! Ничего не скажешь, подловил! Действительно, я сегодня впервые вспомнил о том, что у меня нет часов. А так ведь и без них неплохо обходился.
– Эта планета, – Юм-Памарак вознес руку над головой, – сама заставляет человека забыть о времени. Ага. Когда ты знаешь, что новый день никогда не наступит, то постепенно, хочешь ты того или нет, привыкаешь жить только сегодня и сейчас, ага. Порой я думаю, может быть, именно поэтому уймарахи привели нас сюда, ага?
– Так ты не знаешь, для чего они вас сюда привели, – спросил Виктор.
– Уймарахи не делятся с нами своими помыслами, ага, – улыбнулся шаман.
– Но Ут-Ташан говорил, что уймарахи порой навещают вас, – вспомнил Александр. – И тогда все уурсины в ужасе разбегаются и прячутся кто куда.
– Ут-Ташан много говорит, ага, – недовольно сдвинул брови Юм-Памарак. – Особенно он любит поговорить о том, чего сам не понимает, ага. Ему давно бы уже пора повзрослеть, а он ведет себя как мальчишка, ага.
Александру показалось, что шаман пытается уйти от ответа, поэтому он прямо спросил:
– Так что насчет уймарахов? Зачем они приходят в поселок?
– Они забирают с собой уурсинов, ага. – Юм-Памарак зацепил из миски пригоршню темно-фиолетовых ягод и ссыпал их в рот. Прожевал и запил цим хаком. Медленно вытер губы тыльной стороной руки. Он как будто тянул время, то ли не желая, то ли не решаясь поведать то, о чем его спрашивали. Повертев пустую чашку в руке, шаман кинул ее на циновку. И продолжил: – Не всех, ага. Двоих-троих, не больше, ага. Как правило, это те, кто сами готовы с ними пойти, ага.
– А что, бывают добровольцы? – удивленно выгнул губы Кефчиян.
– Я никогда не прячусь от уймарахов, ага. Сапа-Ташан, вождь уурсинов, тоже порой находит в себе силы и смелость для того, чтобы отправиться вместе с уймарахами, ага… В первый раз мне было невообразимо страшно, ага. У меня даже ноги от ужаса отнялись, ага. Когда уймарах приблизился ко мне, колени у меня подломились, и я упал на землю, ага. И даже, кажется, обмочился, ага… А потом… Потом мой страх пожрал сам себя, ага. Не знаю, знакомо ли вам такое ощущение – в какой-того момент, когда ужас, что ты испытываешь перед тем, чего не в силах понять и с чем невозможно совладать, становится безмерно огромен, тебе вдруг становится все равно. Ага.
– Точно! – Кефчиян так звонко хлопнул в ладоши, что сидевшие неподалеку уурсины оглянулись на него. Но Жан этого не заметил. – Мне это знакомо!
– Кем же ты был в прошлой жизни? – вроде как с опаской отстранился от него Дик. – Наемным убийцей?
– Нет, – смущенно улыбнулся Кефчиян. – Профессиональным спортсменом.
– Вот уж не думал, что всякий раз, выходя на ринг, боксеры содрогаются от ужаса, – усмехнулся Дик.
– Я был не боксером, – улыбнувшись, покачал головой Кефчиян. – Я был дэдрейсером.