Я молча кивнул.
— И спорим на что угодно, догадался, что это за птицы.
— Да, я понял, кто они такие. Вернее, что они такое. Каждая птица — чья-нибудь смерть. Вот почему обитателям Харумбы нельзя покидать её пределы: снаружи их терпеливо ждут.
— Не только поэтому. Есть ещё множество причин, знать которые тебе ни к чему. Суть понимаешь, этого достаточно. И можешь сам сделать тот же вывод, к которому я когда-то пришёл: овеществлять смерть — несовершенный метод, так или иначе, чем-то придётся пожертвовать. Свободой передвижения бессмертного, или его безопасностью. Поэтому смерть надо израсходовать по назначению. Умереть ею и поставить точку. Вряд ли существует иное решение этой задачи. Во всяком случае, я его не нашёл.
— Жалко. Тогда всё-таки научи меня умирать чужой смертью. Ну или действительно сделай это сам. Говорил же, тебе нравится умирать, а потом воскресать. Получается, я предлагаю не поработать, а просто развлечься.
— Я давно ждал этого аргумента. Но развлекаться по команде я люблю даже меньше, чем возиться с чужими делами.
— Понимаю. Только какая же это команда? Ты от меня никаким образом не зависишь. Всё, что я могу — попросить. А потом ещё раз. И так несколько часов кряду, пока не прогонишь взашей.
— Надо же, как вам всем вдруг припекло, — вздохнул Иллайуни. Зачерпнул горсть песка и швырнул его в небо.
Я зажмурился, приготовившись к песчаному дождю, но вниз не упало ни крупицы. Исчезли, растворились, или улетели ввысь, кто их теперь разберёт. Тоже, надо думать, кейифайская магия, бессмысленная и беспощадная. В смысле, бесполезная и безопасная.
Ну или просто ловкость рук.
— Всем — это кому? — спросил я. И тут меня наконец осенило: — Айса?..
— Ну а кто же ещё. Нынче вечером, когда я попросил тебя уйти, Менке прибежал ко мне с её вопросами.
— И что ты ответил?
— Я попросил Менке передать девочке, что они с Карвеном большие молодцы. Хотя сам думаю, что просто беспечные дурачки, но тут ничего не поделаешь: дети есть дети. Я не смог стать для них хорошим учителем, и не мне теперь их бранить. Меня даже тронуло неожиданное стремление применить на практике крохи усвоенных знаний. Но я, конечно, посоветовал им унести дело своих рук как можно дальше от этого вашего Сердца Мира, дарующего силу всему подряд. Смерть — не игрушка. Нельзя соваться к ней без должной подготовки, да ещё и с этим вашим грубым угуландским колдовством. Последствия могут быть непредсказуемы. Даже не представляю, какие именно. Предпочёл бы и дальше ничего об этом не знать.
— Получается, ты сказал им примерно то же самое, что я услышал от Сотофы.
— Не знаю, о ком речь, но рад, что вы сами пришли к такому решению, потому что Айса, как мне показалось, не горит желанием последовать моему совету. Во всяком случае, она ещё несколько раз просила Менке уговорить меня подсказать ей какой-нибудь другой выход.
— Такой, чтобы сновидцы, которых они с Карвеном спасли, остались живы? Я хочу ровно того же.
— Тебе-то до них какое дело? Девчонку легко понять: она сама их лечила, ей жаль своего труда. Мне на её месте тоже было бы жаль. В таких случаях обычно говорят об ответственности знахаря, но я предпочитаю называть вещи своими именами: никому не по нраву тщетность усилий. Но тебя это не касается.
— Меня всё касается.
— Ишь какой, — хмыкнул Иллайуни. И помолчав, примирительно добавил: — Ну, может оно и правда так. Но зачем тебе эти люди?
— Люди? — переспросил я. — Да так, низачем. Вряд ли вообще дело в них.
— А в чём же?
— В том, что я влюблён. Как говорится, по уши. Страстно и самозабвенно, А также нерасчётливо и беззащитно. Должны быть ещё какие-нибудь убедительные наречия, но сейчас ничего не приходит в голову, придумай их сам.
— Ого! — удивился Иллайуни. — Влюблён? По тебе, вроде, не скажешь.
— В жизнь.
— Это больше похоже на правду. Но что с того?
— А то, что «люблю» для меня означает: «играю на её стороне». Как минимум, желаю её повсеместного торжества. Я — деятельный псих, а не мудрый созерцатель. Мне важно, чтобы жизнь постоянно побеждала смерть. Желательно, сама, но можно ис моей помощью. Такая вот форма жажды власти над миром, без которой, говорят, нечего делать в магии. На мой взгляд, вполне безобидная форма, что-то вроде страсти к садоводству. Только при этом можно не копать. Именно то, что надо. Я, как и ты, ленив.
— Вот это, я понимаю, аргумент! — одобрительно сказал Иллайуни. И снова швырнул вверх горсть песка.
Я даже зажмуриваться не стал, думал, песок исчезнет, не долетев до земли, как в прошлый раз. Но в этот момент мне на голову обрушилась — не какая-то несчастная пригоршня, а целая песчаная дюна. Или вообще все пески побережья Ариморанского Моря, трудно вот так сразу сказать, когда ты погребён заживо и ясно понимаешь, что это совсем ненадолго. Состояние «заживо», я имею в виду. А всё остальное — это как раз вполне навсегда.
Можно сколько угодно рассуждать о беспомощности, эти разговоры ничего не стоят. Мы ничего не знаем о настоящей беспомощности до тех пор, пока не встретимся с её совершенной формой: полной невозможностью сделать вдох. Это было настолько невыносимо — само по себе, ещё до начала настоящих физических страданий, что я не смог согласиться с происходящим. Просто твёрдо решил, что со мной этого не случилось. Не могло случиться. Мало ли что спросонок померещится. Особенно, когда рядом сидит ухмыляющаяся ведьма, злой мальчишка, усталый мужчина, ослепительный, хохочущий старый кейифай.
— Отлично! — воскликнул Иллайуни, — Слушай, просто отлично!
— Дурацкие у тебя шутки, — сказал я, поднимаясь на ноги. — И рискованные. Обычно я дорого продаю свою жизнь. Мог бы с перепугу вообще весь Уандук спалить к вурдалакам. Было бы жалко. Хороший, красивый материк…
— Как ты это сделал? — нетерпеливо спросил он.
— В таких случаях принято говорить: «отменил усилием воли». Но мне кажется, это не совсем точно. По-моему, происходящее само отменилось от моего несогласия с ним. Не вынесло такого неуважения. Это ты что, меня проверял?
Иллайуни развёл руками.
— Получается, проверял. Хотя на самом деле, собирался просто сбить с тебя спесь. Подержать в таком состоянии минуту-другую, пока не потеряешь сознание, а потом отменить наваждение и сказать: тебе нечего противопоставить даже этой жалкой иллюзии, а собрался иметь дело с настоящей смертью… Впрочем, признаюсь по секрету: на самом деле, это и была настоящая смерть. Моя.
— Твоя?! Но ты же бессмертен.
Я был так потрясён его откровенностью, что почти перестал на него сердиться. А ведь ещё толком не начал. И планировал посвятить этому приятному занятию, как минимум, ближайшую сотню лет.
— Кейифайи могут считаться бессмертными только в сравнении с прочими живыми существами, — сказал Иллайуни. — Ты всё-таки не забывай: ни один Мир не вечен, любая реальность имеет свой срок. «Очень долго» не означает «бесконечно». Поэтому каждый из так называемых бессмертных носит в себе маленькую смирную смерть, которая спокойно ожидает своего часа, чтобы помочь нам умереть вместе с Миром, когда придёт его срок. Меня, как ты мог убедиться, однажды погребут пески. Вернее, такое могло бы случиться, если бы я не выпустил свою смерть на волю и не приручил её как домашнего зверя. Мы с ней очень привязаны друг к другу. Я даю ей тепло своего тела и ласку, а она помогает мне развлекаться и укрощать непутёвых учеников.