Эрмина изумленно рассмеялась. Дюплесси внезапно повел себя как жених или любовник. Возможно, так оно и было бы, если бы в ее жизни не было Тошана Дельбо, поскольку Октав был привлекательным мужчиной — высоким и стройным, с худым лицом, не лишенным благородства. Она не стала ему перечить, помня его наставления: ей не следует ничему удивляться, чтобы не подвергать их обоих опасности, учитывая его подпольную деятельность. Но она спросила себя, не собирается ли он воспользоваться ситуацией, чтобы немного приударить за ней.
— Маме польстили бы ваши слова. Но я до сих пор не знаю, куда вы собрались вести меня после обеда. Вы пообещали сюрприз!
— И вы его получите, даю слово, — лукаво ответил он. — Ах, эта сигара, какое чудо! Не устаю благодарить судьбу! Табачный рацион настолько сокращен, что французы курят все, что растет: полынь, листья топинамбура и липы.
Эрмина лишь молча кивнула. Поведение Октава сбивало ее с толку, и в душе постепенно зарождалось сомнение, от которого ей было неуютно. По сути, в последние годы она почти не общалась со своим бывшим импресарио, даже если они изредка и переписывались. «Что я о нем знаю? — подумала она. — Он вполне мог мне солгать. У меня нет никаких доказательств его доводов. Со вчерашнего дня я вижу, как он отвешивает поклоны немцам. Действительно ли он возглавляет одну из подпольных организаций? Вся эта история кажется мне странной. Я пыталась расспросить его, но он отвечает уклончиво».
Теперь ей хотелось поскорее уйти из «Максима». Пока Дюплесси расплачивался, она отправилась в туалет заведения, такой же роскошный, как основной зал. Несмотря на одолевающие ее сомнения, она все же тщательно подкрасилась. Отражение в зеркале ей нравилось, но она не совсем себя узнавала.
«Тошан, любовь моя, мне так тебя не хватает! — подумала Эрмина со сжавшимся сердцем. — Наверняка я ошибаюсь, но, если бы это ты был обещанным сюрпризом, как я была бы счастлива! Услышать твой голос, наконец-то прикоснуться к тебе, поцеловать…»
Она призналась себе, что нуждается в присутствии мужа, чтобы справиться с навязчивыми воспоминаниями, связывавшими ее с Овидом Лафлером. «Боже мой! Как я могла так низко пасть?! Неужели эта обнаженная, распутная женщина, предлагающая себя мужчине в конюшне Лафлеров, была я, Эрмина? Тошан никогда не должен об этом узнать, ни за что! Иначе он от меня уйдет».
Эрмина вернулась к Дюплесси своей легкой грациозной походкой. И снова немецкий офицер бросил на нее восторженный взгляд, сопровождаемый двусмысленной улыбкой. Она опустила глаза и взяла под руку импресарио. Они вышли на улицу и направились к автомобилю. В этот момент произошло нечто, что усилило подозрения Эрмины. Один из официантов выскочил из ресторана, держа в руке свой белый фартук. Он торопливо догнал их и бросил Октаву тихим, полным ненависти голосом:
— Грязный коллабо, ты за все ответишь!
Мужчина почти тут же исчез, бросившись в подъезд соседнего дома.
— Что это значит? — осторожно спросила она.
— Надо понимать, «грязный коллаборационист», моя дорогая, — ответил Октав, усаживаясь в машину. — Коллабо заводят дружбу с оккупантами, ищут их расположения. Они также симпатизируют режиму Виши: еще немного — и они начнут благодарить нацистов за то, что те очистили Францию от евреев. Они боготворят маршала Петена за то, что он спас Францию.
С этими словами он завел двигатель и сначала поехал очень медленно, явно о чем-то размышляя. Расстроенная Эрмина тоже молчала.
— Вы больше мне не верите, мой милый Соловей? — наконец спросил он. — На протяжении всего обеда я улавливал вашу тревогу. Вы истинная женщина. Вместо того чтобы наслаждаться этой прогулкой по столице в моей компании, вы задаете себе вопросы на мой счет. До обеда я старался изо всех сил, желая познакомить вас с одним из красивейших городов мира. Мы гуляли по набережным, я показывал вам самые известные памятники архитектуры: Лувр, дворец Тюильри, Новый мост, который на самом деле является самым старым мостом Парижа, мост Искусств, мост Конкорд и так далее.
— Я благодарна вам за это, Октав, — сказала Эрмина, не глядя на него. — Но поставьте себя на мое место! Могу ли я откровенно рассказать вам, что меня тревожит? Если предположить, что вы коллабо, как только что назвал вас этот официант, мне лучше не делиться с вами своими сомнениями.
— Слишком поздно, вы и так уже все сказали! — торжествующе воскликнул он. — Несмотря на все мои объяснения, вы все еще думаете, что рядом с вами предатель, не имеющий ничего святого. Боже мой, Эрмина, я же притворяюсь, чтобы умаслить врага и сильнее ударить по нему с помощью различных операций, которые я предпочитаю держать в тайне. Просто знайте, что я спас много еврейских семей, участвую в подготовке взрывов военных эшелонов немцев. Вам этого достаточно? Хотя, если бы вы даже были уверены в моем коварстве, вы бы все равно ничего мне не сказали из страха возможного наказания. Моя милая канадочка, любуйтесь лучше Парижем! Смотрите, здесь практически нет других машин, кроме моей, — одни велосипеды. Бензин строго ограничен. Парижане ходят пешком или крутят педали. В воскресенье в городе особенно спокойно.
Дюплесси довольно точно обрисовал ситуацию. Улицы столицы с начала войны стали на удивление тихими. Огромный город словно вновь обрел свой средневековый облик, когда двигатель внутреннего сгорания еще не изобрели и по мощеным дорогам ездили только кареты.
— Но немцев следует остерегаться, — добавил он. — Они ездят на огромной скорости, и лучше уступать им дорогу.
Они поднялись по улице Руаяль к церкви Святой Марии Магдалины. Октав свернул на бульвар Мадлен, который простирался, насколько хватало глаз, — так, по крайней мере, показалось Эрмине.
— И куда же мы едем? — спросила она.
— Сюрприз, — пошутил он. — Я сдам вас в комендатуру, как супругу канадского солдата.
— Это не смешно! Что такое комендатура?
— Немецкое командование, если вам так больше нравится, на площади Оперы. Какая жалость, а ведь мы могли бы посетить Дворец Гарнье!
Лицо Эрмины посветлело: она вдруг поняла, что он над ней подтрунивает.
— О! Я увижу Парижскую оперу! Спасибо вам, Октав! Простите меня, я такая глупая. Но я подумала, что на самом деле не очень хорошо вас знаю.
Он с любопытством взглянул на нее, затем продолжил притворно суровым тоном:
— Увы, мадам, комендатура действительно находится на площади Оперы, я не шутил. И осведомленный человек, часто бывающий во Дворце Гарнье, может наблюдать за тем, что происходит у этих проклятых нацистов. Я понимаю вашу обеспокоенность в мой адрес, но я человек шоу, пользуюсь солидной репутацией во Франции и за границей. Это служит мне прикрытием, не забывайте. Парижане, как и немцы, любят развлечения. Моя задача — предлагать им эти развлечения, и, повторюсь, вы будете моим главным козырем. Эрмина, сегодня утром я позвонил Жаку Руше. Он хочет с вами встретиться. Это главный администратор Оперы, необыкновенный человек. Осенью 1940 года ему пришлось скрепя сердце уволить тридцать своих сотрудников в связи с законами об исключении евреев из всех сфер деятельности, но он оставил на своему посту венгерского декоратора Эрнеста Клауша. Жак включает в репертуар в основном балеты — они менее затратны, но теперь он решил поставить «Фауста». Поэтому, когда я как-то в беседе с ним упомянул ваше имя, он подумал о вас в роли Маргариты, поскольку я шепнул ему, что в Квебеке ваше исполнение пользовалось бешеным успехом.