«Здесь весна, — взволнованно подумала она. — Как бы я хотела, чтоб весь мир был как этот сад, яркий и благоухающий, без слез и крови!»
Монпон, вечер того же дня
Тошан убедил Симону поужинать на маленькой террасе, расположенной позади семейного пансиона. В беседке, увитой глициниями, стояли три железных столика, выкрашенные в красный цвет. Гроздья лиловых цветов источали сладкий, опьяняющий аромат, такой же нежный, как вечерний воздух.
— Если ты будешь сидеть взаперти в комнате, это вызовет подозрения, — сказал он ей. — Нам нужно вести себя естественно.
— Но Натан может сказать какую-нибудь глупость! — возразила она. — Всякий раз, когда я называю его Жаном, он делает изумленные глаза. Ему сложно понять необходимость этой лжи. Ему всего шесть лет!
— Мы ему уже столько раз все объясняли. Тебя зовут Симон, его — Жан, а я — Клеман. Если он поиграет на улице, то ночью будет лучше спать. После ужина прогуляемся по берегу реки. Я люблю смотреть на бегущую воду и слушать ее пение…
Последние слова Тошана победили опасения Симоны. И теперь, сидя под глицинией, она наслаждалась безмятежностью этого места и красотой пейзажа. Широкий луг с легким наклоном спускался к берегам Дордони. Небо лавандового цвета было усеяно маленькими оранжевыми облаками.
— Как здесь хорошо! — сказала она. — Я ни о чем не жалею, Клеман.
Это имя немного смущало ее и забавляло. Она не знала, что Тошан носил его в юности и отрочестве, исполняя волю своего отца, Анри Дельбо, очень набожного ирландца.
— Приятного аппетита! — произнесла хозяйка, ставя на стол дымящуюся супницу. — Это овощи с огорода, попробуйте: морковь, фасоль и картофель, а не топинамбур [68] .
Маленький Натан играл со своей игрушечной овцой на столе. Он чуть не опрокинул бокал с водой, и мать его пожурила.
— Жан, убери свою игрушку на время ужина.
Ребенок тут же надулся. С тех пор как они поселились в отеле, в его голове произошли странные перемены. Он считал, что война закончилась, поскольку они больше не прятались в амбарах и не шли по лесу ночью. Ему хотелось развлекаться, заводить друзей.
— Я пойду в школу? — спросил он, проглотив ложку супа.
— Разумеется, — отрезала Симона. — Не разговаривай, когда ешь.
Тошан чувствовал, что она напряжена, все время настороже. Он взял ее за руку и погладил пальцы.
— Прошу тебя, не бойся, — шепнул он ей, убедившись, что они остались одни. — Видишь Дордонь? Я посмотрел по карте. Эта река чуть дальше впадает в Гаронну, которая несет свои воды на юг, к Пиренеям. В итоге эти течения, смешиваясь, попадают в океан, а с другой стороны океана — моя страна, моя родина. И моя река, Перибонка.
— Тише, — посоветовала она. — Ты ведь приехал из Корсики.
Встревоженным взглядом она показала ему на узкое окно, которое вполне могло вести в кухню. Тошан со вздохом замолчал. Чуть позже хозяйка принесла им паштет с зеленым салатом.
— В последнее время у меня не так много клиентов, — объяснила она. — Я открыла для вас одну из своих банок с печеночным паштетом. Мой свекор по-прежнему разводит гусей. Попробуйте, это очень вкусно. И хлеб тоже. Его выпекает мой муж.
— Спасибо, мадам, — ответила Симона с натянутой улыбкой.
Они с удовольствием поужинали, смакуя дешевое красное вино, которое заказали. Солнце садилось.
— Какой прекрасный вечер! — воскликнула медсестра, немного захмелев. — Я буду долго его вспоминать.
Она прикусила губу, чтобы сдержать слова, которые ей хотелось прокричать. «Если бы ты мог жить со мной, Тошан, и больше никогда меня не покидать! Я бы так хотела быть твоей женой во Франции, не раздираемой войной, где евреев не считали бы людьми второго сорта, почти животными!»
Воображение унесло ее в другую вселенную, сотканную из простого человеческого счастья. «Мы с тобой жили бы в доме у реки, у нас была бы своя лодка, и по вечерам мы отправлялись бы на рыбалку. Натан пошел бы в школу, и после обеда мы иногда устраивали бы сиесту, полностью раздевшись». Ее бледные щеки порозовели. Тошан, наблюдавший за ее лицом, это заметил, но ничего не сказал, поскольку хозяйка принесла им омлет с зеленью и сыр.
— Если малыш захочет десерт, у меня есть флан, — уточнила она.
— Спасибо большое! — воскликнул метис. — Вы нас балуете!
Славная женщина покачала головой и ушла. Ее жизнерадостные манеры и обилие поданных блюд внушали Тошану доверие. Он даже упрекнул себя за излишнюю осторожность в предыдущие дни.
Закончив ужинать, они встали из-за стола и отправились прогуляться вдоль Дордони. По берегу тянулись заросли ежевики и ивы. В заводи, где течение было медленным, Натан обнаружил головастиков.
— Смотри, мама, в Руффиньяке они тоже были! — воскликнул мальчик. — Я ловил их со своим другом Жеромом.
— Я знаю, Жан, но сейчас этого делать нельзя. Уже почти стемнело, пора идти спать.
Ребенок топнул ногой. Его капризный характер стал проявляться с новой силой. Тошан пожурил его:
— Вечно ты капризничаешь! Слушайся свою маму.
Инцидент показался безобидным обоим взрослым. Они не спеша вернулись к семейному пансиону. Натан быстро уснул. Симона надела белую сорочку и легла в двуспальную кровать.
В глубине души она надеялась, что они займутся любовью под покровом ночи, соблюдая тишину из-за присутствия Натана. Но Тошан ее не трогал. Это продолжалось со дня их страстных объятий у колодца, возле заброшенного амбара.
— Ты идешь? — тихо спросила она.
— Нет, мне не хочется спать. Пойду выкурю сигарету.
— Прошу тебя, останься, — слабым голосом позвала она. — Ты можешь наткнуться на патруль.
— Там, куда я иду, нет патрулей. Спи.
Разочарованная, Симона погасила свет и повернулась к нему спиной, не понимая, что заставляет его бродить по ночам, рискуя вызвать подозрение. В душе ее разлилась горечь. «Я ничего не значу для него. Возможно, он встречается с подпольщиками или просто ложится в траву и мечтает о своей Канаде, жене, детях…»
Тошан скользнул к ней в постель два часа спустя. Он погладил ее по плечу, затем его правая рука обхватила ее грудь, а сам он прижался к ее спине затвердевшим пенисом. Теплая от сна Симона подчинилась его желанию. Он остался в ней даже после оргазма, продолжая нежно целовать шею, волосы.
— Как хорошо! — прошептал он. — Ты такая приятная.
— Мне так будет тебя не хватать!
Он обнял ее еще крепче и уснул. Сквозь щели в ставнях начал пробиваться рассвет, когда Тошан внезапно проснулся от приснившегося ему сна. Киона лежала на земле, широко раскрыв глаза. Ее щеки блестели от слез, и она жалобно повторяла: «Я не могу ничего изменить, ничего, ничего!»