— Вы не из наших краев, мадемуазель? — спросила она.
— Мама говорит так, потому что у вас почти нет местного акцента, — тихо сказал Эрмине Овид, протягивая ей дымящуюся чашку.
— Что ж, мадам, я выросла в Валь-Жальбере, и я замужем, — ответила Эрмина, обращаясь к женщине приветливым тоном. — У меня даже есть трое детей.
— Всего трое? — удивилась Сельвини. — Хотя вы еще молодая. У меня их было девять. Овид — самый младший. Четверо умерли в раннем возрасте. А где же ваш супруг?
Подозрительная интонация вопроса говорила о многом. Будучи честной женщиной, набожной и заботящейся о приличиях, Сельвини Лафлер давала понять, что со стороны Эрмины было неприличным разъезжать по здешним краям в обществе вдовца.
— Ее муж уехал воевать в Англию добровольцем, — объяснил Овид. — Мама, совсем необязательно устраивать нашей гостье допрос.
— Что, разве нельзя поболтать немного перед ужином, сынок? — возмутилась женщина.
Воцарилась тишина. Эрмина подавила вздох, подумав о Тошане. В последний раз она видела его в то утро, когда он в военной форме садился на корабль вместе с другими солдатами. Теперь их разделял океан.
— Пойду покормлю лошадей, — сказал Овид, надевая плащ на шерстяной подкладке.
Он бросил ободряющий взгляд на молодую женщину, которая предпочла бы пойти с ним. Но ей не хотелось шокировать Сельвини. Как только они остались вдвоем, вдова вернулась к интересующей ее теме.
— В чем вам помогает мой сын? Провожает к какому-то родственнику?
— Да, так и есть, — ответила Эрмина, не желая рассказывать об истинных причинах их похода. — Семейные проблемы.
— Разве у вас нет отца или брата, которые могли бы этим заняться? Овид из кожи вон лезет ради других, но лучше бы он нашел себе новое место в какой-нибудь школе. Времена сейчас тяжелые. А скоро зима.
Изможденное лицо Сельвини Лафлер несло на себе следы нелегкой жизни, проведенной в борьбе с нищетой и холодом, в которых ей приходилось растить своих детей. Об этом говорили горестный изгиб рта и глубокая морщина между бровей.
— Мой отец лежит в больнице в Робервале, а брату всего восемь лет, — ответила Эрмина, пытаясь определить возраст женщины.
— Мне нечасто доводилось выходить из дома, — сказала Сельвини, словно прочтя ее мысли. — Девять малышей, двенадцать беременностей… Наконец Господь меня пощадил: я перестала рожать каждые полтора года, а то и каждый год. Овид рассказывал вам о своем старшем брате Жаке? Это его лошадь. Мой Жак работал мастером на лесопильном заводе, но он утонул шесть лет назад. Тогда Овид пообещал мне заботиться о его лошади. Жак ею так гордился!
— Мне очень жаль, мадам. Я этого не знала. Но признаю, что это великолепное животное черной масти с каштановой гривой.
— Мужчины безрассудны. Жак поспорил, что доберется вплавь от Роберваля до Перибонки. И утонул. Ваш муж отправился воевать тоже из гордыни. Он вовсе не обязан был этого делать, имея троих детей и жену. Но мужчинам необходимо доказывать, на что они способны, сражаться, пренебрегать опасностью. Господи, я никогда не знала, как удержать их дома!
После этой тирады она завязала на талии фартук и, поджав губы, принялась чистить картошку. Чувствуя себя неловко, Эрмина встала и предложила свою помощь.
— Лучше отнесите это ведро на конюшню. Овид его забыл. Он замочил в нем зерно для лошадей. Обычно он не такой забывчивый. У бедного мальчика голова не на месте, и одному Богу известно почему.
— Конечно, отнесу. Мне как раз нужно взять кое-что из своей дорожной сумки, привязанной к седлу, — поспешила согласиться Эрмина, которая чувствовала, что последние слова суровой Сельвини относятся к ней.
Она выскочила на улицу, не обращая внимания на порывы ветра с дождем, и побежала к соседней постройке, стараясь не рассыпать зерно. Овид как раз собирался выходить, когда она ворвалась внутрь. Они столкнулись лоб в лоб. Учителю ничего не оставалось, как схватить ее в охапку, чтобы не упасть и не увлечь ее за собой.
— Простите меня! — запыхавшись, воскликнула она.
— Это я виноват. Я собрался идти за этим ведром и натолкнулся на вас.
Но он не отпускал ее. Это было выше его сил. Он наслаждался ее близостью. Его руки касались ее спины. Эрмина с бешено бьющимся сердцем сопротивлялась желанию прижаться к груди Овида, уткнуться лицом в расстегнутый ворот его плаща. Внезапно он отстранился.
— Какой же я идиот! Давайте сюда зерно. Вы и так устали, а я вынуждаю вас бегать под дождем.
Эрмина подошла к Шинуку, который поприветствовал ее тихим ржанием.
— Мне это было совсем несложно. В детстве я ухаживала за коровой своих соседей Маруа. А потом они купили эту лошадь. С тех пор я начала ее чистить и кормить. Мы с Шинуком хорошие друзья. К тому же я хорошо себя чувствую в подобных местах. Аромат соломы и свежего сена вызывают во мне приятные воспоминания.
Она гладила Шинука, не решаясь посмотреть на Овида. Только что она видела на его лице такое выражение любви и желания, что до сих пор ощущала дрожь во всем теле. «Он, конечно, не красавец, но сколько обаяния! — говорила она себе. — Я чувствую к нему нежность. Он кажется хрупким и в то же время сильным. Его глаза меня зачаровывают. Я никогда не видела таких зеленых глаз. Господи, дай мне силы! Ведь я люблю Тошана, только его».
Но ее муж был далеко. Молодая женщина, лишенная нежности и удовольствий, неосознанно реагировала на влечение, которое испытывала к Овиду.
— Я вас оставлю, — выдохнула она. — Думаю, мне лучше отправиться спать прямо сейчас, без ужина. Вы правы, я очень устала.
— Моя мать обидится, если вы не разделите с нами ужин. Но поступайте как знаете, Эрмина.
Она вышла, ничего не ответив, что выдавало ее волнение больше, чем какая-нибудь безобидная реплика. Овид это заметил. «Господи, что я натворил! Полюбив эту женщину, я поклялся, что она никогда об этом не узнает. Но теперь, я думаю, она все поняла».
С мрачным видом он прижался щекой к боку Шинука. Вот уже три года он бережно хранил образ Эрмины, вспоминая ее улыбку, звук ее голоса, когда она пела. Днем он запрещал себе думать о ее теле, о соблазнительных губах, но ночью он мечтал о том, как прикасается к ней, целует…
«Послезавтра мы вытащим Киону из пансиона и все будет кончено, — сказал он себе. — Мама не так уж права: мне пора снова жениться».
Сельвини окинула Эрмину пристальным взглядом, как только та вошла в комнату.
— Вы промокли! — воскликнула она. — Не нужно было выходить без куртки. Этот дождь — предвестник снега.
— О нет, только не сейчас! Мой сосед из Валь-Жальбера утверждает, что октябрь будет солнечным.
С этими словами она снова села в углу у камина, скрестив руки на коленях. Несмотря на свое взволнованное состояние после инцидента на конюшне, ее мысли вновь вернулись к Кионе. «Я ни на секунду не забываю о тебе, моя маленькая сестренка! Надеюсь, послезавтра мы наконец-то будем вместе. И я перестану чувствовать себя слабой и глупой».