— О, не надо громких слов, Овид! Я приехала, чтобы обсудить наши планы, которые, похоже, вам уже не интересны. Я больше месяца ждала писем, которые вы обещали отпечатать на машинке и в которых рассказывалось о судьбе индейских детей в пансионах. Помните? Мы собирались вести борьбу вместе.
Овид опустил голову. Эрмина взглянула на него, и он показался ей похудевшим, еще более хрупким, чем она себе его представляла. Когда он в свою очередь поднял на нее необыкновенные зеленые глаза, она смутилась.
— У меня не было выбора, Эрмина. Но пойдемте в дом, я могу хотя бы предложить вам чашку чаю.
— О чем вы? — встревожилась она. — Я не понимаю ваших намеков, вы ведете себя странно. Если я вам помешала, скажите об этом.
Он не ответил, повернулся и вышел во двор. Ей ничего не оставалось, как последовать за ним.
— Ваша мать чувствует себя хорошо? — спросила она.
— Скажем, у нее был сильный насморк, и мне пришлось отвезти ее к моей сестре Режине, которая живет в деревне. Я редко бываю дома, и в это время года мне спокойнее, когда я знаю, что она не одна.
Нейтральная, почти безразличная интонация учителя задела за живое Эрмину.
— Мне не нужен ваш чай! — возмутилась она. — Я чувствую, что у вас нет ни малейшего желания общаться со мной. Напрасно я приехала.
Он удержал ее за запястье, когда она отпрянула назад, собираясь убежать.
— Входите, прошу вас, — настойчиво сказал он. — Вода закипает, это не займет много времени.
Овид закрыл дверь и подошел к печи, чтобы помешать угли. При этом он не произнес ни слова. Молодая женщина имела достаточно опыта, чтобы понять, что он ведет себя неестественно.
— Что я вам сделала? — рискнула спросить она. — Вы меня игнорируете. Я ничего не понимаю.
— Ваши родители в курсе, что вы здесь? — сухо поинтересовался он.
— Нет, я не обязана перед ними отчитываться!
— Я был уверен в обратном. В таком случае можете мне объяснить, по какому праву ваша мать, Лора Шарден, позволяет себе распоряжаться моей жизнью и как она вообще посмела предлагать мне деньги? За мое молчание, за то, чтобы я держался подальше от вас. Заметьте, я упоминаю об этом только для того, чтобы ответить на ваши упреки.
Растерявшись, Эрмина не знала, что сказать. Она смотрела на Овида с изумлением.
— Мама предлагала вам деньги? — наконец вымолвила она. — Что за чушь вы несете? Я не понимаю, о чем вы говорите!
— Мне стоило больших трудов отказаться от такого выгодного предложения. Но я не выношу, когда оказывают давление на бедных, когда пытаются купить их при помощи пачек долларов. И все это ради того, чтобы сохранить ваше целомудрие и пощадить вашу чрезмерную чувствительность!
Оскорбившись, молодая женщина встала. Она с трудом сдерживала слезы.
— Значит, теперь вы унижаете и отвергаете меня. Вы, Овид, бросаете мне в лицо обвинение в чрезмерной чувствительности. Назовите меня сразу шлюхой, чего уж там! А я-то считала вас особенным, не таким, как другие мужчины! Повелась на ваши красивые речи. Прощайте, месье Лафлер, и простите за назойливость!
— Эрмина, не уходите! — взмолился он. — Простите, если я вас обидел!
— Да, обидели, и совершенно незаслуженно! Мне было грустно, и я подумала о вас, как о верном и надежном друге. Я говорила себе, что вы будете рады узнать новости об Акали и Кионе.
— Почему вам было грустно?
— Это уже неважно, — отрезала она. — Но прежде чем покинуть ваш дом, я хотела бы подробней узнать о роли, которую сыграла моя мать во всей этой неразберихе.
Овид достал из кармана листок бумаги, сложенный вчетверо. Он протянул его Эрмине, затем, передумав, решил сам прочитать послание Лоры Шарден.
— «Месье Лафлер, я решила вам написать, повинуясь просьбе моей дочери Эрмины, у которой не хватает смелости сделать это самой. Выслушав ее признания, я сделала вывод, что вы пытаетесь соблазнить ее любыми средствами, которыми располагает мужчина вашего возраста, холостой и образованный. Оставшись из-за войны в одиночестве, которое ей тяжело выносить, она боится, что не устоит перед вами, а мой долг матери — защитить ее от нее самой и от вас. Поэтому я прошу вас больше не навещать ее ни в Валь-Жальбере, ни где-либо еще. Вы не должны ей писать, искать с ней встреч. Подумайте о ее репутации, о ее достоинстве замужней женщины и пожалейте моих внуков, которые и так достаточно страдают из-за отъезда их отца, солдата Ее Величества, как вам известно. В качестве награды за ваше молчание, за ваш отказ от моей дочери я готова выплатить вам тысячу долларов наличными. Деньги окажутся в вашем распоряжении, когда вы ответите мне письменным обещанием больше не беспокоить мою дорогую девочку. Всем своим материнским сердцем надеюсь, вы поймете, что я действую в ваших же интересах… и в интересах Эрмины. Лора Шарден».
Эрмина вырвала письмо из рук Овида и пробежала его глазами, чтобы убедиться, что она не ослышалась.
— Чудовищная бестактность! — воскликнул он. — Прямо какая-то дешевая мелодрама.
— И вы хотя бы на секунду посмели допустить, что я сама заварила всю эту кашу?! — оскорбилась Эрмина. — Господи, это уж слишком! Вам было достаточно получить это нелепое письмо, чтобы ополчиться на меня? Если вы отказались от денег, почему не написали мне? Овид, отвечайте! Моей матери удалось осуществить задуманное, не дав вам ни цента.
Разгневанная молодая женщина выскочила из дома, хлопнув дверью. Она в слезах добежала до конюшни, сгорая от стыда, страдая от чувства несправедливости. «Мама, я никогда тебе этого не прошу, никогда! Ты перешла все границы!» Дрожащими руками она затянула подпруги седла Шинука.
— Эрмина!
Овид подбежал к ней и обнял. Он прижал ее к себе так сильно, что она задохнулась.
— Письмо вашей матери лишь позволило мне понять, как сильно я вас люблю. То, что она мне предлагала деньги, было омерзительно, но в этом есть доля правды: я не имел права марать вашу честь, вредить вашим детям, угрожать вашей семейной жизни. Эти жалкие строки позволили мне взять себя в руки. Узы брака, гражданского или церковного, священны для меня. И я был готов их попрать, чтобы добиться вас, а это так на меня не похоже… Да, я решил воспользоваться ситуацией! Каждое утро я повторял себе: «Овид, забудь ее, вычеркни из своей жизни!» И какой же шок я испытал, увидев вас перед собой! Я истязал себя, чтобы отречься от вас, а вы приехали сюда.
Сотрясаясь от рыданий, Эрмина едва осознавала, что прижимается к груди молодого человека.
— Жозеф, наш сосед, сегодня утром узнал, что его сын Симон считается пропавшим без вести после битвы за Дьепп, унесшей столько жизней наших соотечественников, — всхлипывая, выпалила она. — Почти три месяца пребывать в полном неведении, чтобы в итоге узнать такую ужасную новость! «Пропал без вести» — то же самое, что «погиб», только в более вежливой форме. Симон был моим братом, многие воспоминания связаны с ним. Мы выросли в Валь-Жальбере. Он был красивым, молодым, но таким несчастным и измученным! Я даже помешала ему покончить с собой два с половиной года назад. И зачем? Смерть все равно подстерегала его. Он искал ее, так и не познав любви…