Юрию Владимировичу страстно хотелось узнать ответ на этот вопрос. И побыстрее.
Среда, 05 октября 1977, утро
Ленинград, Измайловский пер.
- Ну, ты как? - сразу от двери обеспокоенно уточнил я и завертел головой в поисках стула.
Тома сдвинула под одеялом ноги правее и кивнула, мол, садись на тахту. Я обрадовался - так даже лучше.
- Уже легче... - она поддернула одеяло повыше и опустила руки поверх. Тонкие пальцы сразу начали суетливо теребить ткань. Тома взглянула на них с укоризной и сцепила кисти в замок. - Глотать уже почти не больно, но температура по вечерам еще есть. И голова иногда болит.
Она полусидела, откинувшись на две подложенные под спину подушки, а тепло рыжевато-каштановых волос не давало забыть о разгулявшемся за окном листопаде. Мой взгляд невольно заскользил ниже, от прядей к ровному носику с горсткой неярких веснушек. Потом дальше, к живущей своей жизнь ямочке на щеке и, по стройной шее, к чуть выглядывающей из-под одеяла тонкой ночнушке. В ее вырезе началом легкого изгиба проступали две тонкие косточки, а в беззащитной впадинке между ними билась, гипнотизируя меня, торопливая жилка.
Я с трудом отмер и, стесняясь охватившей меня нежности, перевел взгляд левей, на дальний угол пододеяльника. Там лежала, отброшенная, книга с узнаваемой обложкой: «Антимиры». Рядом, вытянувшись во всю длину, разметался знакомый котярий. Он даже не потрудился приоткрыть глаза, настаивая на том, что, де, спит, но самый кончик пушистого хвоста нервно подергивался.
- Забавное соседство, - улыбнулся я, лихорадочно ища тему для непринужденной беседы.
Тома посмотрела туда же и непонимающе вздернула бровь.
- Ну... «Мой кот, как радиоприемник...», - продекламировал я.
- А! - посмеялась она, - точно. А я и не заметила совпадения.
Кот прянул ушами и, приподняв голову, недовольно осмотрел нас.
- Точно, и глаза зеленые, - хихикнула Тома и слегка подергала его за заднюю стопу, - что Васька, ловишь мир? О тебе писали?
Тот недовольно выдернул лапу, с предельно брезгливым выражением морды оглядел ее и начал демонстративно вылизывать.
Я придвинулся к Томе и наклонился, вглядываясь. Склеры были чуть покрасневшими, кожа бледней, чем обычно, но по углам челюстей уже не выпирали лимфоузлы, а из-под глаз почти ушли темные круги. Губы, избавившись от сухих корочек, опять стали милыми и желанными. Тонкие такие, подвижные, с естественным четким контуром... Вот они мягко изогнулись, а по краям на щеках загуляли две небольшие ямочки. Потом кончики губ поползли дальше, и улыбка приобрела ехидный оттенок...
- Хм... - одернул я себя смущенно. Выпрямился и хрипловато продолжил, - да... Плохо. Пустовато без тебя в школе.
Над переносицей у Томы коротко обозначилась сосредоточенно-вертикальная складочка, взгляд соскользнул с меня на обои за моей спиной. Улыбка на миг истаяла, но тут же вернулась, чтобы успокоить:
- Скоро уже. Доктор сказала, что дней десять еще.
- И пойдем в мороженицу? - легкая хрипотца еще слышалась в моем голосе, но волнение улеглось, и я смог посмотреть ей прямо в глаза.
Там мелькнуло что-то непонятное - она о чем-то задумалось, и это были явно не мысли о кафе. Взгляд ее на миг стал из тех, которым скульптор смотрит на мраморную глыбу, в уме прикидывая, что таится в ее глубинах. Затем она отмерла, суетливо заправила за ухо некстати выбившийся локон и вдруг залилась краской. У рыжих девиц это происходит легко и сразу, вот и Тома вспыхнула вся, от кончиков ушей и лба до ворота ночнушки.
- Что? - от неожиданности я подался вперед.
- Ох... - прошептала она почти беззвучно, прижав ладони к пылающим щекам. Взгляд ее горестно заметался по одеялу, потом остановился, уткнувшись в одну точку. - Дюш... Как мне стыдно... Как никогда...
Она подтянула коленки и, уронив голову, обхватила их руками. Теперь я видел только ее макушку и поникшие плечи.
Лет десять-пятнадцать назад, там, в циничном будущем, я бы в первую очередь подумал бы о том, а не ведется ли сейчас со мной расчетливая игра; холодно анализировал, сколько в этой сцене от искусства кокетства и тонкого умения манипулировать мужчинами; взвешивал плюсы и минусы в открывающихся возможностях.
Год-два назад я бы испугался за целостность кокона, которым кропотливо оплел свой затхлый мирок.
Сейчас же сердце дерзко, по-мальчишески кричало «хочу любить!», и мне нечего было противопоставить этому горячему зову, рвущемуся из самой глубины души. Поэтому я просто ткнулся в темечко губами и, глубоко вдохнув запах волос, замер. В ушах будто зашумело море.
Мы молчали, и мне было хорошо и покойно.
Потом я отодвинулся и взял ее покорную кисть. Пальцы оказались холодными, и мне пришлось припрятать их между ладошками.
- Понимаешь, - начал я осторожно подбирать слова, - что сделано, того уже не исправить. И пусть...
- И как дальше жить? - бесцветно спросила она, все так же упорно глядя вниз.
Я замер, вспоминая.
«Ты самая красивая», - неискренне шепчу в ухо, а пальцы уже торопливо теребят пуговичку на блузке.
«Я обязательно позвоню», - киваю в закрывающиеся двери ободранного «Икаруса», и, чуть выждав, метко забрасываю скатанную бумажку с номерком телефона в оплеванную урну.
«Дети спят уже?» - и, деловито отводя глаза на вешалку, - «мне срочняк подкинули, жрать хочу - не могу...»
- Как жить... - растерянным эхом повторил я, а потом решительно выдохнул, - да просто жить! Жить, Томка! Это ж так здорово! Только давай договоримся не петлять по дороге, и вот тогда жизнь будет нам в радость.
Она слушала, водя тонким пальцем по одеялу, а потом подняла на меня поблескивающие влагой глаза:
- Ты... А ты сможешь простить?
На скуле нарисовалась влажная дорожка. Я мягко провел пальцем, стирая, и, улыбнувшись, кивнул:
- Да, прощаю, - помедлил и добавил, - не с легкостью, но с радостью. Правда.
Она с облегчением выдохнула, потом чуть слышно шмыгнула носом и попросила с едва заметной укоризной:
- И не торопи меня. Мне ведь не просто.
Я развел руками:
- Извини... Мне просто нравится слышать твой голос и радостно видеть тебя. Тебя это не обижает?
- Нет, - мотнула она довольно головой и улыбнулась с легкой иронией, - слушай на здоровье. И... мне с тобой тоже очень хорошо.
Четверг, 06 октября 1977, утро
Ленинград, ул. Чернышевского
- Za ushko da na solnyshko... - Фред медитативно покачивался с пяток на носки и обратно у приколотого к стене изображения уха формата А4.
- Ja, ja, Kemska volost, - отозвался развалившийся в кресле Джордж.