– Нас, – проговорил Саша.
– Тебя? – переспросила девушка. – Нет же. Ты просто хомячок по сравнению с настоящими хищниками. И неважно, скольких людей ты убил. Бояться надо тех, кто делает это, не теряя сон.
Как же много она знает, подумал он. Хотя это скорее дар психолога, а не колдовство.
– А может, это не они умерли? – Александр сделал жест рукой, будто хотел обвести вокруг целого мира. – Вдруг это мы?.. Мы погибли в тот день двадцать третьего. В каком-нибудь крупном, но не глобальном катаклизме.
– Странный ход мыслей.
– А ты представь, что мы в аду. Или, по-твоему, это место похоже на рай?
Алиса улыбнулась, но не сказала ничего. Сделав полный кармический круг, они снова были в центре города. Перед ними высилось семиэтажное здание правления Сибагропрома, выгоревшее в результате пожара, устроенного кем-то в день капитуляции, и стоявшее брошенным и темным. Вредителей искали, но так и не нашли.
Его не собирались взрывать, но восстановление называлось делом далекого будущего. Даже отапливать такую громаду зимой было бы слишком накладно.
«Раньше оно рухнет само, – подумал Данилов, глядя на черные провалы окон и вспучившуюся облицовку. Даже крыша, и та провалилась. – Бог, если он есть, совсем не фраер, и его иконами в кабинете не обманешь».
Власть переехала в достаточно просторный особняк олигарха. Богданов оставил себе с Машей пять больших комнат в левом крыле третьего этажа, а остальное здание перепрофилировали для новых государственных органов. Эти этажи обставили тяжелой обкомовской мебелью, которую нашли на одном складе чуть пострадавшую от воды и снега. По мысли Богданова, офисная обстановка годится только для брифинга менеджеров по маркетингу, а такая – должна настраивать на нужный лад.
В первый же день они только и делали, что снимали, замазывали и счищали отовсюду эмблемные «шестеренки», чтоб не было ни одного напоминания о прошлом.
Данилов вспомнил речь Богданова, которую вчера корректировал в плане грамматики и стилистики. Все-таки он был еще и секретарем вождя. «Мы сокрушили власть бандитов и рабовладельцев. Больше никто и никогда не будет шестеренкой, никто не будет винтиком! Вначале нам будет трудно. Нам оставили в наследство только руины. Но мы построим новый мир, и новое царство свободного человека, где не будет место угнетению и стяжательству, начнется отсюда».
Он хотел в это верить.
– Скажи мне как человек, а не как психолог, – вдруг начал Данилов, хоть и подозревал, что это не те слова, которыми можно заинтересовать незнакомку. – Ты часто вспоминаешь о тех, кого потеряла двадцать третьего августа?
– Нет, – сказала она, с полминуты подумав. Сказать больше пока была не готова.
– И я нет, – кивнул Данилов. – У нас еще до войнушки с Мазевым был «Вечер памяти» в кинотеатре. Даже не знаю, чья идея. Мне сразу не понравилось… Я до сих пор не могу понять, зачем нужно было ворошить прошлое, рассказывать чужим людям про свои погибшие семьи.
– Наверно, для того, чтобы эти люди перестали быть чужими, – предположила девушка. – Но как психолог я бы не одобрила это.
– Да, пожалуй. Сплотить… – бесцветным тоном согласился Александр.
И опять понял, что получил штрафное очко, потому что Алисе пришлось самой задать наводящий вопрос:
– И что же такого произошло на этом вечере?
– Я понял, кто я на самом деле. Бездушная мразь.
И тут его будто прорвало.
– Они мне никогда не снились. Ни разу. Вообще, я могу по пальцам пересчитать, когда просто думал о них. Как будто у меня никогда не было ни семьи, ни дома, ни детства. Может, я родился прямо здесь, в этой долбаной пустыне и никогда не занимался ничем, кроме лазанья по катакомбам и истребления себя подобных, – он перевел дыхание. – Я скорблю… о, я чуть ни слезами заливаюсь… по торту со взбитыми сливками, по Интернету, холодильнику, полному еды. По ощущению стабильного будущего. Вот так.
Она не перебивала его. Ей, похоже, было знакомо такое состояние. В нем не было ничего индивидуального.
– Ты считаешь себя виноватым? – наконец нарушила она тишину.
– Наверно. Хотя бы в том, что не чувствую ни тени печали, когда вспоминаю. В том, что с каждым днем вспоминаю все реже. А еще в том, что вообще могу жить нормально.
«И даже лучше, чем раньше», – он не произнес этих слов. Данилов хотел дать ей понять, что именно ее присутствие делает мир лучше, чем до войны, но боялся спугнуть ее, как севшую на цветок бабочку.
«Расскажи ей про площадь. Как ты предал Родину… И обрек всю планету на ядерный холокост. Интересно, ей встречались люди с синдромом Котара? Которые считают, что мир погиб из-за них».
– Да не парься ты… – ее рука коснулась его плеча, прервав и словесный, и внутренний монолог. – Ты видел, чтоб кто-нибудь ходил в трауре и все время причитал: «Горе нам, горе»?
Саша отрицательно мотнул головой. Хотя он встречал таких. Соврамши.
– Вот видишь, – продолжала она. – Человек не может вечно держаться за ушедшее… и ушедших. А если может, то он просто больной. Надо уметь забывать, – она выделила последнее слово интонацией, – и забивать. Вот и забей на все.
Это можно было принять за слова утешения. Но Саша догадывался, что гостья из Змеиногорска не станет сочувствовать. Она не собиралась бередить его раны пустыми словами утешения.
– Что касается мертвых, – тихо проговорила Алиса. – Думаешь, им надо, чтоб мы вечно их оплакивали? Сомневаюсь. Они хотят, чтобы мы нормально прожили наш срок. Он ведь такой короткий.
В ее словах была правда.
Данилов хотел еще о многом рассказать и расспросить, но спросил самое важное:
– Когда вы уезжаете?
– Отец сказал, что я должна остаться. Что это вопрос политики. Как будто он что-то в ней понимает… Но я и сама не против. На месяц-другой. У вас тут красиво. Хотя слишком много людей на мой вкус. Проводишь меня до дома, который мне выделили?
У Александра словно гиря свалилась с груди.
Из всех дорог, которые он прошел, и про которые когда-нибудь ей расскажет… дорог льда, огня и крови, оставалась всего одна непройденная.
Дорога прощения, любви и счастья. И он знал, хоть и не был шаманом и экстрасенсом, что эту дорогу ему предстоит пройти вместе с ней.
И это было даже важнее книги про историю глупого человечества, которую он все равно обязательно напишет.
* * *
Снова была зима, и буря завывала как стая голодных волков, но в хорошо натопленной больничной палате было тепло.
В такой же снежный день поздней осенью они ходили в Центр репродукции. Врачи говорили, что вероятность очень мала, что надежды нет. Они всегда так говорят.
Но Настя надеялась. И узнав через три месяца результаты УЗИ, она почувствовала, как земля уходит из-под ног. Оказывается, очень хорошая новость действует так же, как очень плохая.