Да, страны больше не существовало. Вместо нее была горстка таких же сел и поселков городского типа, разбросанных по территории в миллионы квадратных километров. С плотностью населения, какая раньше была в пустыне Сахара или на острове Гренландия.
И большинство из них явно могли бы позавидовать их благополучию.
Люди выходили с прямыми спинами, потому что в этом отчаянном монологе были нотки надежды. Там за городской чертой не было мутантов с двумя головами. Там жили такие же люди, работали, добывали хлеб насущный, заводили детей, и если умирали, то мертвых хоронили, как раньше.
Пепел на рукаве старика —
Пепел розового лепестка.
Пыль, поднявшаяся столбом,
Выдает разрушенный дом.
Пыль, оседающая в груди,
Твердит, что все позади,
И не надо мечтать о звездах.
Так умирает воздух.
Потоп и засуха в свой черед
Поражают глаза и рот,
Мертвые воды, мертвый песок
Ждут, что настанет срок.
Тощая выжженная борозда
Намекает на тщетность труда,
Веселится, не веселя.
Так умирает земля.
Вода и огонь унаследуют нам,
Городам, лугам, сорнякам.
Вода и огонь презрят благодать,
Которую мы не смогли принять
Вода и огонь дадут завершенье
Нами начатому разрушенью
Храмов, статуй, икон.
Так умрут вода и огонь.
Томас Стернз Элиот, «Четыре квартета»
Самая лучшая война – разбить замыслы противника; на следующем месте – разбить его союзы; на следующем месте – разбить его войска.
Самое худшее – осаждать крепости.
Сун-Цзы
Месяцы, не наполненные событиями, мелькали перед глазами как минуты.
И вот уже миновала эта зима, первая из обычных, показавшаяся такой короткой. Весна пришла рано – все ждали куда более страшных климатических аномалий, но уже в мае снег начал медленно таять. А как только он сошел, начала оживать и природа. Все то, что никак не хотело умирать.
Набухли почки и уже проклюнулись в городских аллеях первые листья. Вернулся из небытия мир насекомых, и редкие птицы наконец долетели до середины замерзшей реки Обь. Пришла весна и в Подгорный.
Может, Александр и подумал бы над детальным описанием природы, но ему некогда было любоваться – он работал. Лопата с остервенением врезалась в землю, все еще слишком твердую. От напряжения лицо Данилова заострилось, на лбу пролегла морщина. Губы беззвучно шевелились, будто он адресовал кому-то ругательства.
– Эй, ты чего такой злой сегодня? – окликнул его Аракин. – Вроде никто тебе на ногу не наступал. Или вы расстались с этой?..
– Да мы и не сходились, – буркнул Саша. – Так, встретились пару раз.
Степан Фомин тоже поднял от канавы свое круглое, похожее на репу лицо, увенчанное бородой, переходящей в отросшие на щеках «бакенбарды».
Хотя все они были в одинаковых оранжевых спецовках со светоотражающими полосами и одинаковых резиновых сапогах, два человека, трудившиеся над углублением ямы справа и слева от него, были друг другу полной противоположностью. Степан – системный администратор, игроман, киноман и просто большой человек. Хотя диета в Убежище и помогла ему сбросить все лишние килограммы, какие у него были, он и сейчас оставался крупным, массивным, в полтора раза тяжелее Саши при почти одинаковом росте.
Виктор Аракин был, наверно, самым унылым на свете менеджером по продажам. У него был монголоидный разрез глаз, тихий, невнятный голос. А еще он интересовался восточной мистикой. До войны он успел получить специальность маркетолога, но последним местом работы была фирма по установке пластиковых окон.
В городе обычно ходил в спортивных костюмах, которых у него было пять пар – с полосками разных цветов, и в своей любимой кепке. Как многие выходцы с рабочих окраин, он стеснялся налета интеллигентности, подделывался под «четких пацанов с района», копируя даже их манеру говорить и мимику. Но слушал при этом не шансон, не рэп и даже не русский рок, а «Depeche Mode» и рвущую мозг скандинавскую электронную музыку. Она и сейчас звучала у него в наушниках плеера. Доносившиеся до Саши тягучие аккорды без слов, похожие на звук бубна алтайского шамана, могли вогнать в тоску, но их то и дело сменяли яростные всплески, похожие на оцифрованный шум космических сред.
С самого детства, пока Александр брел вдоль пересохшего русла реки, по которой остальные играючи плывут, у него не было тех, кого можно было бы с чистой совестью назвать друзьями. Теперь появились люди, которые слегка приближались к этому определению.
В свою душу Данилов не пускал никого, но рад был возможности поговорить с кем-то. В основном о старом мире, но иногда и о новом.
– Почему бы нам не сбавить темп, герои-стахановцы? – предложил Виктор, опершись на лопату-штыковку. – Работа не волк, в лес не убежит. И так уже весь город перерыли, как кроты, блин.
Вряд ли он устал, просто видел определенный форс в уклонении от обязанностей.
– А вы хоть знаете, что мы роем? – спросил Фомин, воспользовавшийся паузой в работе, чтоб проглотить несколько сухарей и банку шпрот, которую он ловко открыл ножом.
– Какой-то погреб, – сказал Данилов. – Сейчас докопаем, подгонят бетономешалку.
– Рассея-матушка… – многозначительно протянул Аракин. – Зима нагрянула внезапно, еще внезапней подкралась весна, сука этакая. И вот теперь копаем непонятно что и непонятно зачем… непонятно где.
– Ну, «где» – это, предположим, понятно. В нашем любимом Подгорном, – ответил Саша.
После триумфального возвращения в город снова начались серые будни. Но так бывает всегда, и слава богу. Данилов был уверен, что свой лимит приключений вычерпал на несколько жизней вперед.
Короткий отдых, и снова в бой, в бригаде строителей широкого профиля, где он и оставался до настоящего времени, иногда отправляясь на уроки в школу, где Алевтина Николаевна все так же канифолила ему мозги. Но Саша стал после экспедиции видеть мир иначе и только улыбался в ответ на ее придирки.
Поисковики были пока не востребованы. В профессиональном плане все вернулось на круги своя, но он не сомневался, что память о Ямантау будет самым ярким, что было с ним и тем, что он расскажет своим детям. Если они у него будут.
– А ты почему молчишь, Сань? – продолжал Степан. – Ты же сопротивленец. Ты же был на площади.