В конце марта и начале апреля 1997 года Dow Jones упал примерно на 7%, что соответствовало без малого 500 пунктам. Некоторые сочли это запоздалой реакцией рынка на повышение ставок. Но в течение нескольких недель динамика поменялась, и рынок вновь взметнулся вверх. Он отыграл все утраченные позиции и прибавил еще 10%, так что к середине июня индекс приблизился к 7800 пунктам. Инвесторы преподнесли хороший урок ФРС. Боб Рубин был прав: нельзя сказать наверняка, переоценен рынок или нет. и не стоит бороться с рыночными силами.
На протяжении всего фондового бума (а продолжался он еще три года и существенно приумножил бумажное богатство страны) мы не прекращали заниматься вопросами производительности, ценовой стабильности и другими аспектами новой экономики, как ее стали называть. Мы искали новые пути устранения угрозы рыночных пузырей. Но ставки мы больше не повышали и не пытались сдерживать рост фондового рынка.
Той весной мы с Андреа стали наконец мужем и женой. Она в шутку говорит, что поняла смысл моего предложения лишь с третьего раза, поскольку я всегда изъясняюсь на своем туманном профессиональном языке. Это неправда. На самом деле я предлагал ей выйти за меня замуж пять раз. Однако в Рождество 1996 года смысл моего послания наконец-то до нее дошел и она сказала «да». В апреле 1997 года судья Верховного суда Рут Бейдер Гинзбург сочетала нас браком. Простая и красивая церемония прошла в одном из наших любимых местечек — отеле Inn at Little Washington в сельской глубинке Вирджинии.
Как всегда, мы отложили свадебное путешествие до лучших времен: слишком насыщенной была в тот период наша профессиональная жизнь. Но друзья настоятельно советовали нам съездить в Венецию. В конце концов, изучив свой график, я предложил приурочить медовый месяц к окончанию международной конференции в швейцарском Интерлакене в июне, через два месяца после нашей свадьбы.
Конференция открылась предсказуемо сухим выступлением Гельмута Коля, посвященном независимости центрального банка и переоценке золотого запаса Германии. Потом нам с Андреа пришлось скрываться от журналистов, пытавшихся получить комментарии по поводу экономических перспектив США и интернет-бума. Зная, что я принципиально не даю интервью, некоторые из них пытались подъехать ко мне через Андреа, полагая, что она. как их коллега, не откажет в помощи. Но Андреа хотела только одного — поскорее уехать. Когда мы улетали из Интерлакена, она в шутку назвала нашу поездку «самым неромантичным медовым месяцем в истории человечества».
А затем была Венеция. Хотя необходимость созидательного разрушения для повышения благосостояния не требует доказательства, чудеснее всего на свете оказываются те места, которых не коснулся ход столетий. До этого я никогда не был в Венеции и. подобно бесчисленному множеству путешественников до меня, был очарован ею. Нам хотелось бродить по городу и делать все, что в голову взбредет. Конечно, когда вы путешествуете в сопровождении охраны, это практически невозможно, но мы старались. Мы обедали в открытых кафе, ходили по магазинам, осматривали церкви и посетили старое еврейское гетто.
В течение веков этот го род-государств о был центром мировой торговли, связывая Западную Европу с Византийской империей и остальным известным на тот момент миром. После эпохи Возрождения торговые маршруты переместились в Атлантику, и Венеция утрэтилз свое значение. Но вплоть до XIX века она оставалась самым изящным городом Европы, центром литературы, архитектуры и искусства. «Что нового на Риальто?» — в этой известной строчке из «Венецианского купца», относящейся к тор говому центру города, до сих пор звучат отголоски венецианского космополитизма.
Сегодня район Риальто во многом выглядит так же. как и в те времена, когда купцы разгружали здесь свои корабли с шелками и восточными пряностями. То же самое можно сказать и о дворцах эпохи Возрождения с великолепными росписями, о площади Святого Марка и о десятках других достопримечательностей, Если бы не современные водные трамвайчики — вапоретто. могло показаться, что вы перенеслись в XVII или XVIII век.
Когда мы прогуливались вдоль одного из каналов, во мне вдруг заговорил экономист,
«Интересно, какой доход получает этот город?» — спросил я у Андреа.
«Да уж, нашел о чем спросить». — рассмеялась она.
«Но ведь весь город — это огромный музей. Только подумай, во что обходится его содержание».
Андреа остановилась и взглянула на меня: «Посмотри лучше, как здесь красиво!»
Конечно, моя жена была права. Но этот разговор помог сформулировать мысль, которая подспудно зрела в моей голове уже давно.
Я понял, Венеция — это символ прямой противоположности созидательного разрушения. Она существует для того, чтобы сохранять прошлое и наслаждаться им, а не творить будущее. Именно в этом дело. Город олицетворяет глубинную человеческую потребность в стабильности и постоянстве, стремление к красоте и романтизму. Популярность Венеции проистекает из внутреннего противоречия, присущего человеку: противоборства желания повысить благосостояние и желания избежать перемен и сопутствующего им стресса.
Уровень благосостояния Америки продолжает повышаться, но динамизм ее экономики оставляет сотни тысяч людей без работы каждую неделю. Неудивительно, что в обществе нарастает желание защититься от воздействия сил рыночной конкуренции, возникает ностальгия по тем временам, когда жизнь текла неторопливо и просто. Ничто так не напрягает людей, как непрерывный шторм созидательного разрушения. Безусловно, в качестве места работы Кремниевая долина выглядит чрезвычайно соблазнительно, но вот для медового месяца она, мягко говоря, не слишком привлекательна.
На следующий вечер в Венеции мы с Андреа слушали концерт Вивальди для виолончели с оркестром, исполняемый на старинных инструментах. Мелодичные звуки наполняли окружающий воздух, подчеркивая атмосферу мрачного величия древней церкви с ее тенями и таинственными изгибами, а толстые каменные стены, казалось, дышали сыростью венецианских каналов. Мне доводилось слышать Вивальди в лучшем исполнении, но никогда я не получал от его произведений такого наслаждения, как в тот вечер.
В конце 1990-х годов в экономике наблюдался такой подъем, что по утрам, глядя в зеркало, приходилось говорить себе: «Не забывай, это все временно. Не этого следует ожидать от нашего мира».
Мне было интересно наблюдать за процессами, обусловившими экономическое процветание, и за теми новыми проблемами, которые несло с собой это процветание. Взять, к примеру, профицит федерального бюджета. Впервые это чудо произошло в 199Й году после пяти лет непрерывного сокращения дефицита, начиная с 1 992 года, когда он достиг максимума в $300 млрд. Профицит возник благодаря тем факторам, природу которых, как нам казалось, мы понимаем: бюджетный консерватизм и экономический рост. Но масштабы происходящих изменений нельзя было объяснить только ими. Никто в ФРС, да и в других ведомствах не ожидал возникновения в 2000 году самого значительного после 1948 года профицита (относительно ВВП),