Вполне возможно, что политическое объединение еврозоны (или Европы) — это единственно возможный способ поддержать стоимость единой валюты. На мой взгляд, финансовый союз 17 процветающих государств не может быть устойчивым, если это не промежуточный этап на пути к полноценному политическому союзу. Идея процветающего государства, не контролирующего свой бюджет, обречена с самого начала.
Возникают еще несколько вопросов относительно жизнеспособности политического союза стран с сильно различающимися культурами. Так, Восточная Германия до сих пор полностью не интегрировалась в экономику Федеративной Республики. Адаптация коммунистической Восточной Германии к рыночной экономике Запада оказалась не таким простым делом, как это представлялось большинству немцев в момент объединения в 1990 г. А о серьезной интеграции Германии и, скажем, Греции даже говорить не приходится.
Перед лицом хронического кризиса евро страны северной еврозоны предпочитают продолжать поддержку, идущую прямо или косвенно из средств ЕЦБ. Спустя 13 месяцев и после выделения €1 трлн европейским банкам, особенно на косвенное финансирование бюджетного дефицита в странах южной еврозоны, паника поутихла14. Эта политика стала особенно очевидной после мая 2011 г., когда европейские финансовые власти обратились к ЕЦБ с просьбой запустить печатный станок для финансирования устойчивого бюджетного дефицита стран южной еврозоны (пример 10.2) до тех пор, пока прямые денежные операции не обеспечат стабильность.
Оказавшись перед выбором — покончить с бюджетными дефицитами или финансировать их, политические деятели еврозоны безоговорочно выбрали последнее как более привлекательную в политическом отношении альтернативу. Это решение, естественно, разрешило краткосрочный кризис финансирования, но мало способствовало устранению фундаментальных причин дефицита. Конечно, южноевропейские страны пошли на важные ограничения, но смогут ли они изменить налогово-бюджетные тенденции, подрывающие евро, большой вопрос. Если ЕЦБ, единственный источник суверенного кредита в еврозоне, действительно сделает «все необходимое» для сохранения евро, то следует ожидать, что прямые денежные операции и другие средства кредитования будут использоваться без всяких условий. С июня 2011 г. по июнь 2012 г. активы ЕЦБ выросли наполовину, до €3,1 трлн, прежде чем прямые денежные операции перекрыли кран. В период между серединой 2011 г. и началом прямых денежных операций, когда нужно было выбирать между болезненным сокращением бюджетов и их финансированием одним росчерком пера, решение принималось в пользу временного финансирования дефицита, чтобы дать политикам больше времени на устранение налогово-бюджетной несбалансированности, главного источника кризиса.
Ряд сильно обремененных долгами членов еврозоны вряд ли сохранили бы платежеспособность без поддержки ЕЦБ. Однако долгосрочный баланс еврозоны бесспорно требует возврата баланса ЕЦБ и кредитования в рамках TARGET2 к уровням, существовавшим до 2008 г. Для сокращения баланса нужно, чтобы некоторые суверенные заемщики еврозоны перешли к режиму настолько строгой экономии, которая может оказаться несовместимой с их культурами.
Склонность лиц, определяющих политику, к поиску наименее болезненного в политическом плане решения — не уникальная особенность европейцев. Это происходит всегда и везде. Как я отмечал в главе 7, сталкиваясь с необходимостью выбора при решении экономического вопроса, политики практически повсеместно отдают предпочтение «безболезненным» краткосрочным мерам, а не эффективным долгосрочным решениям, несущим кратковременные неудобства.
Непростой процесс появления евро на рубеже столетий лишь подчеркивает чрезвычайную важность культуры в экономических делах. Главный урок новейшей истории заключается в том, что хотя культуры и меняются, происходит это постепенно — десятилетиями и веками. За короткую историю существования евро культура смогла измениться намного меньше, чем предполагали финансовые рынки. Как я уже говорил, рынки ожидали, что Испания и Италия, в частности, сразу же начнут изменяться с принятием евро в 1999 г. и станут такими же, как расчетливая Германия15. Однако после почти десятилетия вроде бы оправдывавшиеся ожидания были перечеркнуты кризисом 2008 г., и ЕЦБ пришлось искать пути финансирования бюджетного дефицита еврозоны. Между тем, правительства вынуждены бороться с неприятием политики жесткой экономии.
Под культурой я понимаю разделяемые членами общества ценности, которые прививаются с детства и охватывают все аспекты жизни. В частности, культура определяет формирование типа экономической системы, в которой мы производим материальные блага и услуги. Она определяет также широкий набор интуитивных и поведенческих реакций на различные жизненные ситуации. Она устанавливает правила поведения, которые позволяют автоматически принимать достаточно сложные решения в повседневной жизни, избавляя нас от множества нежелательных трудностей. Она всеобъемлюща, как многие религии, и редко отходит на второй план.
Помимо истории с евро примеры проявления экономической культуры встречаются нам на каждом шагу. Я вспоминаю наш разговор в 2000 г. с Киити Миядзавой, который был тогда министром финансов Японии. Я сказал, что, на мой взгляд, Япония быстрее бы вышла из застоя, последовавшего за обвалом фондового рынка в 1990 г., если бы ликвидировала сомнительные кредиты. Их банки придерживались политики «кредитной терпимости», т. е. отказа от принудительного возврата кредитов (особенно по дефолтным ипотекам) и ликвидации обеспечения — стандартной процедуры большинства западных банков. Миядзава ответил, что такие действия — это не «японский путь». Требование погашения кредита и превращение заемщиков при определенных обстоятельствах в банкротов означало бы для них «потерю лица». А «сохранение лица» — крайне важный аспект японской культуры.
Глубина этой культуры ярко проявилась десятилетие спустя, после цунами 2011 г., которое привело к аварии на АЭС Фукусима. Киёси Курокава, председатель независимой комиссии японского парламента по расследованию аварии, пришел к выводу, что авария стала возможной из-за «глубоко укоренившихся традиций японской культуры… нашего рефлекторного подчинения; нашего нежелания сомневаться в авторитетах; …нашей групповой психологии и замкнутости… Если бы на месте тех, кто виноват в этой катастрофе, оказались бы другие японцы, результат был бы [мог быть] таким же»16.
Такая разновидность культуры, как популизм, особенно негативно влияет на экономический прогресс. В книге «Эпоха потрясений» я отмечаю, что экономические популисты прекрасно выражают недовольство проблемами, но неспособны предложить их конструктивное решение. И капитализм, и социализм четко определяют условия создания благосостояния и повышения уровня жизни. Популизм — нет. Это просто крик души.
Многие латиноамериканцы, как я могу судить по своему опыту, и в XXI в. продолжают во всем винить США. В частности, президент Венесуэлы Уго Чавес до последнего дня усердно подогревал антиамериканские настроения. Но культуры могут меняться, хотя и медленно. В Чили, Мексике и Перу мы не раз со времени окончания Второй мировой войны наблюдали провалы популистской политики. Но с тех пор экономики, управляемые в прошлом популистами, успешно адаптировали рыночные стратегии и, пусть с некоторыми шатаниями, сумели достичь значительного безынфляционного роста в последние годы.