Румыны прочесывали город, насобирали 3 тыс. пленных, по каким-то причинам не сумевших эвакуироваться со своей армией или преднамеренно оставшихся. Их согнали на территорию старых артиллерийских складов. Сюда же приводили задержанных в облавах, которых сочли подозрительными. Но никаких разбирательств и выяснений личности не было. 19 октября людей, собранных здесь, начали отсчитывать партиями, выводить и расстреливать. Некоторых заперли в складах и сожгли заживо.
А потом случилась примерно такая же история, как в Киеве. Перед оставлением Одессы разведчики Приморской армии раздобыли любопытный документ: план размещения в городе румынских учреждений. Здание управления НКВД на Марзалиевской улице предназначалось для комендатуры и сигуранцы (контрразведки). Подвал дома заминировали. Оставшиеся в городе подпольщики сообщили, что в это здание съезжается начальство на какое-то совещание. Из Крыма по радио мина была взорвана [55].
Погибли комендант Одессы генерал Глогожану, два десятка румынских и немецких офицеров, охрана, чиновники — всего 67 человек. Антонеску в ярости распорядился казнить по 200 человек за каждого убитого офицера и по 100 за солдата. На самом деле казнили гораздо больше. Войска устроили облаву по Марзалиевской и нескольким соседним улицам. Выгоняли из квартир всех жителей подряд, целыми семьями расстреливали их на месте, возле домов, многих перевешали. Потом по городу началась очередная повальная чистка. Забирали людей, кто так или иначе был причастен к обороне Одессы. Рабочих местных фабрик и мастерских, портовых грузчиков и служащих, врачей, медсестер. Хватали и евреев. Их скопом объявили виновными.
Возобновились расстрелы и сожжения в старых складах. Второе место для массовых экзекуций выбрали на территории порта, там беспрерывно грохотали ружья и пулеметы. Когда убийцы пресытились кровью и устали, еще уцелело довольно много схваченных евреев и заложников. Их повели в концлагеря, организованные в Богдановке и Доманевке, некоторых добивали по дороге. В эти дни погибло 25–35 тыс. одесситов. Но расправы не прекращались и позже. В румынской зоне оккупации функционировало 49 концлагерей. Один из них, возле Тирасполя, специально предназначался для уничтожения цыган. Сюда их свозили из разных мест. Общее число жертв румынского террора исследователи оценивают в 350 тыс.
Была ли Россия обречена? Да! Она уже была обречена! Враг превосходил ее по всем параметрам! Превосходил и по людским ресурсам, и по оснащенности вооружением, техникой. Превосходил промышленным потенциалом — объединенным потенциалом всей гитлеровской Европы. Враг превосходил ее воинским опытом и мастерством. И, вдобавок ко всему, наш народ разделился сам в себе. Разве это не было откровенным предвестником гибели? «Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет, и дом, разделившийся сам в себе, падет» (Лк. 11, 17). Это выглядело неизбежным и неотвратимым. Поэтому с Россией уже не церемонились. Ее убивали, терзали и растаскивали все кому не лень. Не только немцы, а даже второсортные шавки фюрера, вроде Финляндии и Румынии!
И все-таки… нашествие со всеми ужасами вызвало и такие последствия, на которые враги никак не рассчитывали. Местоблюститель патриаршего престола митрополит Сергий (Страгородский) назвал войну «очистительной грозой». Очистительной! И ведь он был прав. Русскому народу в самом деле пришлось очищаться от богоборчества и прочих соблазнов, которых он наглотался в предшествующие десятилетия. Пришлось неимоверными страданиями, лишениями и потерями искупать то, что он натворил в революциях и при попытках строительства «земного рая».
Еще раз напомним — в июне 1941 г. в армии служили солдаты 1922–1923 г. рождения. Ровесники разгрома Церкви! Дети, появившиеся в свистопляске кощунства и гонений на христианство. Появившиеся от блудных невенчанных связей, некрещеные, выросшие в атмосфере безбожия. А командовали ими вчерашние активисты, взрывавшие и закрывавшие храмы, забрасывавшие камнями крестные ходы. Именно это поколение попало под первый, самый страшный удар и было смято, стерто почти полностью. Кто-то попадал под неприятельские пули или сам стрелялся от безысходности. Кто-то умирал в плену или предавал — абы выжить. А кто-то именно в безысходности находил единственную дорожку к истинному спасению, к Богу…
Бедствия потрясали страну. Переворачивали ее, корежили и раздирали горем. Но ведь в итоге очищение оборачивалось благом для России! Народ каялся! Народ отбрасывал мишуру и ложь, которой тешил и ослеплял сам себя. Уже 28 июня 1941 г. местоблюститель патриаршего престола Сергий сообщал экзарху Русской православной церкви в Америке митрополиту Вениамину: «По всей стране служатся молебны… Большой религиозный и патриотический подъем». И сам митрополит Сергий молился в Москве «о даровании победы русскому воинству» — молился при огромном стечении народа. Да и как было не обратиться к Господу матерям тех же самых солдат, которых в это время перемалывали вражеские танки? Как было не обратиться женам или сестрам бойцов, получивших повестки в армию? Как было не обратиться к Нему самим солдатам?
Протоиерей Георгий Поляков (участвовавший в боевых действиях в Чечне) пишет: «Кто побывал в смертельном бою и хоть краем глаза видел смерть, знает — никто не умирает атеистом. Когда дыхание смерти почувствуешь рядом, почувствуешь ее прикосновение и неминуемость прощания с жизнью… порой самые рьяные атеисты обращались к Богу» [102]. В последующие десятилетия советские источники многое «затерли», постарались затушевать, но сохранились кадры старой кинохроники, фотографии, показывающие переполненные храмы. И среди прихожан — много военных. Солдаты, командиры молятся не таясь, открыто.
На смену разгромленной и сдавшейся молодежи призывались из запаса и занимали место в строю люди старшего поколения. Выросшие еще в царской России, ветераны Первой мировой — сохранившие в душе идеалы патриотизма, а нередко и веру в Бога. Именно им пришлось выправлять положение, останавливать зарвавшегося врага. Может показаться парадоксальным, но это факт — только в СССР и только в Великой Отечественной войне пожилые, плохо вооруженные ополченцы дрались лучше многих кадровых дивизий. Ну а другим приходилось заново учиться любви к своему Отечеству, учиться на собственном опыте, а то и на собственной шкуре. Осознавать, что без Отечества нельзя — от этого зависит и жизнь всего народа, и твоих родных, и тебя самого.
Иногда эти открытия и осознания были случайными: человек проходил через такое, что больше не мог оставаться прежним. Но и советское правительство, командование действовали в том же направлении. Над страной зазвучала песня, совсем не похожая на бравурные мотивчики предвоенных лет: «Идет война народная, священная война…» А Сталин назвал войну Великой Отечественной, в сентябре 1941 г. разогнал «Союз воинствующих безбожников», закрыл все антирелигиозные журналы.
В самый напряженный момент сражения под Ленинградом к прилетевшему новому командующему, Жукову, обращались многие должностные лица — директора заводов, морское начальство, городская администрация. Среди них был и митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий (Симанский). Он попросил разрешения устроить вокруг города крестный ход с чудотворной Казанской иконой Божьей Матери. Жуков разрешил [31]. Крестный ход не афишировали, проводили ночью — врагов не привлекать, но и своих не «смущать». Но ведь в это же время немцы отменили дальнейшие атаки, штурм не возобновился!