– Так не успел еще, владыко. Почитай, на месте трех изб острог возвел, а потом – сюда, в Коломну воеводой направили.
– Не прощаешь ты людей своих. Вот и служивых шклядинских – в Москву, в Разбойный приказ свез, боярин по дороге Богу душу отдал – не доглядела, значит, охрана твоя.
– То не моя вина, сами на мою жизнь покусились да заговор учинили.
– Милосерднее к людям быть надо, прощать грехи. Где ты один грех простишь, Бог тебе – два. Будешь милостив к падшим, тогда и к тебе Господь наш милость явит. Затепли свечку пред алтарем за души людей православных, жизнями своими полнящих чашу жертвенности по неразумию и слабости своей, и тебе воздастся!
Митрополит осенил меня крестным знамением и пошел себе дальше. А меня сначала злость разобрала. Ведь без малого жизни не лишился. Однако же – Шклядин свое уже получил в виде отравленной стрелы, а к остальным я не питал ни злости, ни ненависти. Таких, пожалуй, и простить можно. Хотя все равно не по душе мне это. В церковь хожу, христианин, но я воин, и злу оружием противостоять должен, а не подставлять вторую щеку, если ударили по первой. И я не был бы тем, кем стал – боярином, князем, если бы спускал обиды.
Гордыня ли это? Я склонялся к тому, что это самозащита.
Меж тем тучи на горизонте снова начали сгущаться.
До меня дошли слухи, что на правом берегу реки Суры, притоке Волги, в двухстах верстах от Казани, поставили все-таки деревянную крепость Василь-город, впоследствии переименованную в Васильсурск. Значит, государь не отказался от намерения усмирить Казань. Сам я там не был, но, по словам купцов, город сильно укреплен.
Столица татарская окружена деревянными стенами с пятнадцатью башнями, а перед стенами – ров, шириной до семи и глубиной до пятнадцати метров. Внутри – кремль, обнесенный дубовой стеной с восемью башнями. И пушки на обеих стенах.
А самая главная сила – конница татарская. Делится она на две части: легковооруженные – это своего рода ополчение из пастухов и прочего простого люда, вооруженных луками и саблями. Их пускают вперед. Крутя перед неприятелем «карусель», они осыпают его градом стрел, нанося урон и расстраивая его ряды. А только потом в бой вступает тяжеловооруженная конница – своего рода костяк войска хана.
Она формируется из татарской элиты – эмиров, мурз, уланов, а также мелкой служилой знати – батыров и военных слуг, называемых татарами «чура». В отличие от простолюдинов, идущих в бой без доспехов, имеющих в лучшем случае тегиляи – бумазейные халаты, в подкладку которых вшивали железную проволоку, эти воины имели брони: куяки, юшманы, колонтари, бехтерцы. Голову защищали стальные шлемы – мисюрки, в виде плоской шапочки с железными наушами и железной сеткой, прикрывающей лицо и шею. У богатых – шлемы-ерихонки: высокие, конические, с наушниками, назатыльниками и козырьками с опускающимся наносником.
На вооружении татарские конники имели копья длиной до трех-четырех метров с четырехгранным закаленным наконечником, которым легче пробить защиту противника, а также сабли и ножи. Изредка применяли боевые топоры и шестоперы. Лошади у такой конницы были рослые, под высоким седлом-арчаком, также закрытые в бою броней – чалдаром, укрывающей морду и грудь коня. Такая конница не уступала европейской рыцарской, но в отличие от нее никогда не шла в бой в первых рядах. Сначала в бой вступали конные лучники, а затем оборона противника проламывалась сим железным кулаком. Бились татары умело, яростно и зло.
Брал ли в расчет государь эти обстоятельства, подсказывали ли их ему воеводы, я не знал. Но по весне 1524 года, когда уже просохли дороги, государь снова объявил о предстоящем походе на Казань.
И закипела подготовка к походу. Проверялось оружие, готовились стрелы, целыми возами собиралось продовольствие, изготавливался порох для пушек и пищалей, лилась картечь свинцовая, ядра каменные и чугунные, ремонтировался такелаж на судах.
Решено было идти на супостата тремя большими группами: водным путем везти пушки и часть пехоты; командовал этой флотилией князь Иван Палецкий. Вторая рать, пехота – ополченцы и стрельцы, воеводой которой был Иван Вельский, шла через земли черемисов. Третья рать – конная, наиболее мобильная, была разделена на полки, во главе которых были свои воеводы.
И, как всегда, подвела торопливость, несогласованность совместных действий и самонадеянность воевод. Я с сожалением увидел, что уже на этапе подготовки войска к выступлению были допущены существенные недочеты, сказавшиеся впоследствии на результатах кампании.
И главной, на мой взгляд, ошибкой было то, что даже дата выхода всех сил к Казани не была установлена. Рати выдвигались по мере сбора, шли обособленно друг от друга. Достаточно сказать, что пехота Вельского подошла к Казани седьмого июля, а артиллерия, конница и обоз с продовольствием прибыли только месяц спустя! Ратники голодали, люди ослабели, боеспособность войска упала, боевой дух и настрой уступили место унынию и пораженческим настроениям.
Я был назначен воеводой Сторожевого полка, сплошь конного. Мы даже своего обоза не имели, ввиду того что путь предстоял неблизкий, и обоз, будучи гирей на ногах, сильно бы замедлил нашу скорость.
Полк мой, являясь резервом для главных сил, шел за основной ратью, в арьергарде, заодно прикрывая тылы от удара в спину. В него вошли боярские дружины из многих городов, в том числе – из Коломны, и моя личная дружина, охлопковская, под командованием Глеба Кочкина. Ратники Макара и Федора были под его рукой, но десятку Федора я старался держать поближе к себе. Воины они опытные, не раз проверенные в боях, и, главное, я им доверял. Знал, что, если в бою Федор сзади, мне не нужно опасаться удара в спину. Он костьми ляжет, но тыл мне прикроет. А где-то впереди, среди других ратников вологодского ополчения, был и сын мой Василий. Сам я его не видел – не успел застать в сборном лагере, но мне о нем говорили. В мой бы его полк, все под приглядом был бы. И не в обоз бы я его определил, сало жрать – так же, как и другие, тянул бы службу, но мне было бы спокойнее. Молод еще, горяч, далеко вперед не зрит, ситуацию не просчитывает.
Ушли вперед основные силы, тронулись в дорогу и мы. Многие из моих ратников, участвовавших в прошлогоднем походе, были настроены не очень-то по-боевому. А все потому, что под командованием Шах-Али мы не снискали себе славы, не добыли трофеев, а только понесли потери да едва лошадей не загнали, потому как дольше одной ночи нигде не стояли, опасаясь ответного татарского удара.
Как обычно, я выслал во все стороны дозоры, передвигавшиеся с полками параллельно, но в отдалении на пять-семь верст.
Встречали мы и татарские разъезды, по три-пять конников. Издалека они наблюдали за нашим передвижением, не приближаясь и не делая попыток напасть. Несколько раз я посылал на их перехват дружинников, но они неизменно возвращались ни с чем.
– Утекли куда-то, воевода. В лесу скрылись, как их искать?
Плюнул я, в конце концов, на татарскую разведку – только ратников без проку вымотаю.
До Казани оставалось еще около ста верст, может, чуть поболее, когда случилась беда.