– Я знаю, что ты там делаешь… – начал Ханс, но я его перебила:
– Ты даже ни на миг не подумал обо мне, о Саше и не оценил моих усилий! Кроме того, о наших отношениях мы в самом начале уже говорили. Я тебе предлагала лишь свое общество и дружбу. О сексе при нашей разнице в возрасте и речи быть не может. Я свое слово держу, а ты вот забываешь, что обещал.
Но Ханс меня не слушал.
– Нет! Я больше ничего ждать не буду. Я подаю на развод. И ты получишь почту от моего адвоката! – произнес он уверенно заученную наизусть, подготовленную к моему приезду фразу.
Стояло лето 2000 года – горячее по всем параметрам…
У меня в команде был хост-сотрудник, который был тайно в меня влюблен. И этот молодой человек, на тринадцать лет младше меня, оказался любовью всей моей жизни, так глубоко и сильно он задел мою душу. Но на развитие этих отношений у меня не было ни сил, ни времени. Молодой человек жил в Ганновере, а мне нужно было на выходные ехать к семье, которая уже перестала быть таковой… Кроме того, мне срочно нужна была квалифицированная поддержка юриста, так как в свой следующий приезд я получила почту от адвоката мужа. Я не обвиняла его. Я понимала, что за его поведением стоит Хуберт и его продуманный «немецкий» сценарий.
Как всегда, на помощь пришел верный Флетчер. Подвозя меня к своему знакомому юристу, он заметил:
– Как ты осунулась, детка, как похудела!
С этого момента для меня началась своего рода борьба за выживание и отстаивание своих прав. Несмотря на то, что в мае 2000 года вышел новый закон, согласно которому иностранцу для получения вида на жительство требовалось прожить в браке с немцем не три, а всего лишь два года, у меня были плохие шансы. Я прожила с Хансом неполных два, и у меня могли возникнуть проблемы с иностранным комитетом – да что там говорить, со всей дальнейшей жизнью в Германии.
В сценарий брата Ханса входили также просмотр (по возможности, осторожный, конспиративный) и копирование всей почты, приходящей на мое имя.
Личные вещи, старые банковские счета были в мое отсутствие перерыты, а бумаги и документы, хранившиеся в письменном столе, добросовестно исследованы исполнителем-супругом. Все это, по инструкции Хуберта, копировалось и собиралось в папку «Досье на Анну», которая потом лично или по почте доставлялась в Ганновер. Также по указанию своего брата Ханс делал фотографии всех предметов одежды, косметики и книг, находящихся в моей комнате, включая мои личные снимки, в том числе свадебные. Кроме того, Ханс закрыл мне доступ к нашему совместному банковскому счету.
Однажды, приехав на выходные, я заметила, что письмо, пришедшее на мое имя от работодателя, вскрыто. Перебирая свою почту, я нашла еще несколько таких же небрежно, в спешке, заклеенных конвертов и поняла, что мою почту проверяли.
По всему было видно: Хуберт работает профессионально. Целенаправленно выискивая компрометирующую информацию, он думал только об одном: как досадить «этой русской», отомстить ей за страдания брата. Войдя в азарт, Хуберт осведомился и о новом, недавно вышедшем законе для иностранцев, проживающих в браке с немцами, и теперь знал структуру, а главное, методы работы иностранного комитета. Понимая все плюсы и минусы моей ситуации (а в этом особом из-за разницы в возрасте браке минусы были особенно выпуклыми) и разобравшись, как на этом можно сыграть, он готовил генеральную встречу двух сторон. Сам же выступал в этой ситуации ни больше ни меньше – третейским судьей. Ханс был рад найти поддержку и просто вон из кожи лез, чтобы угодить своему находчивому младшему брату.
Я продолжала работать на выставке, а по выходным ездила к адвокату. Самым сложным было то, что я не могла расслабиться ни на минуту и вынуждена была контролировать и продумывать дальнейшие шаги. Встречаясь с мужем в нашей пока еще общей квартире, я теперь осторожнее относилась к своим словам, прятала вещи и документы. Для Ханса я больше не была милой и доброй «Анной-девочкой», как он меня частенько называл раньше.
Ханс Мюллер же был рад тому, что нашел для себя дело. Превращение сценария в реальность было для него выходом из пустоты одиночества и страха перед этой пустотой. Только не сидеть и не ждать! Не мучиться съедавшими его мыслями, а действовать. Наконец он нашел цель – устроить мне черную жизнь.
«Не хотела доброго мужа слушать, и вот что заработала!» – думал про себя «очень правильный» старик-муж и истинный немец!
Ханс, в отличие от Генриха и своего брата, не был генератором идей. Для него важно было, чтоб им кто-то руководил, хоть сам леший. Забыв про возраст, он бодро исполнял приказания, и все у него в руках просто кипело!
Брат моего мужа умел вести свои дела, как истинный бухгалтер. Энтузиазм, с которым он продвигал «дело Мюллеров», был неописуем. Аккуратно и дотошно Хуберт собирал все факты и документы, чтобы потом использовать их в работе с адвокатом. Списки моих контактов в Германии и телефонные счета моих разговоров с Россией он сопровождал соответствующими комментариями: «Да она просто разорила моего брата, эта русская разгильдяйка!»
Ханс, вполне здоровый человек, подумавший и о радостях общения с молодой женой, и о брачном контракте, под его пером представал беспомощным инвалидом, не знающим, как дальше жить и жить ли вообще. «Эта молодая и наглая жена сделала его, старого и слабого, еще более несчастным и больным!» – писал Хуберт с возмущением.
Из меня он вылепил этакую амазонку, мужененавистницу и мошенницу, подкосившую «неравным» (читай «фиктивным») браком здоровье своего мужа.
В жизнеописаниях Хуберта, приложенных к делу, я в мгновение ока из порядочной женщины превратилась в махинаторшу, решившую всеми правдами и неправдами заполучить в Германии вид на жительство. Аргументы были просто поразительными. 1. Я молода. И если у меня с мужем нет секса, значит, я имею любовника. 2. Поскольку у Мюллеров такая неприличная разница в возрасте, значит… Да все очень просто! Значит, я вынудила Ханса на женитьбу! Здесь и слепому ясно: русская хотела получить разрешение на проживание в нашей стране! Хуберт радовался простоте и гениальности своих мыслей.
«Теперь нужны только улики и факты, доказывающие мои великолепные доводы и компрометирующие эту бандитку!» – рассуждал Хуберт, хлопая себя попеременно то по лысому затылку, то по ляжкам. Пересмотрев собранные документы – мое досье, – он остался доволен собой и почти подпрыгивал на стуле от предвкушения расправы.
Хуберт жадно искал улики. При этом от удовольствия и цинизма он почесывал свои стареющие от бездействия руки. Упорядоченная семейная жизнь с супругой ему надоела до чертиков. И он был рад-радешенек представившемуся шансу излить всю свою желчь на мир, жизнь, людей – на эту русскую женщину! «Вот так их, этих русских гадов, за их, понимаешь ли, самостоятельность! Качает свои затрапезные права в нашей стране… Да как она смеет, мерзавка!»