– Ну что, Ханс, поехали. А то к обеду не поспеем…
Да, в их возрасте это было важно: вовремя трапезничать. Традиции… Традиции и ритуалы старого, правильного во всем поколения. Все должно быть «как у людей». Тут ничего не попишешь…
Видно было, что Ханс медлит. Он был у себя дома и мог здесь остаться, но… как же тогда сценарий брата? Как же весь план? Да и сестра его умершей супруги скандал устроит… Ничего не поделать… Нет, ничего не поделать…
«А так бы я с радостью… с радостью бы остался…» – было просто написано на его виноватом лбу.
Я позвонила в Россию, спросить у сына, как дела, и Саша начал умолять меня позволить ему еще на недельку задержаться у папы и бабушки. Я не знала, что ответить. Он должен был возвращаться в Германию в середине второй декады января. Чтобы принять окончательное решение, я отправилась к своей адвокатше.
– Конечно! Оставьте сына на время у родных, – мягко улыбнулась мне полная, уютная дама. – Это вам даже удобней. Пока его нет, потихоньку разберетесь и с супругом, и с претензиями иностранного комитета.
Адвокату-немке легко было давать такой совет. У нее никогда не было проблем с получением или продлением визы в Германии. Она не была в этой стране иностранкой.
Конечно, морально мне было бы легче, если бы Саша находился рядом со мной. Но в сложившейся ситуации у меня, похоже, не было другого выхода. И я решила последовать разумному совету опытного юриста – отсрочить приезд сына в Германию.
В середине января произошло небывалое: Ханс Мюллер наконец вернулся из вынужденного «отпуска» у родственников в родную квартиру. По его словам, он сам устал так долго «быть в гостях». Но я понимала: он выполнил волю брата. Сценарий отработан. И вероятно, как считал Хуберт, дело было сделано.
Несмотря на некоторое чувство вины, настроение у Ханса было прекрасное. На его стороне, как и до этого, находилась армия сочувствующих, поддерживающих, контролирующих и советующих ему, как поступать, как вести себя, что говорить… Он был у себя дома. Во всех смыслах. Он жил в родной стране.
На моей сторон ехоть и была юридическая поддержка, но не было близких людей, тех, кто помог бы словом, дал бы в это тяжелое время хоть немного моральных сил и надежды на будущее, на лучшее…
Переписка между нашими адвокатами продолжалась и обрастала все новыми подробностями: замечаниями о невозможности для «старого человека жить под одной крышей с неподходящей, по сути, персоной» (далее перечислялись болячки «старого человека» и его страдания), а также указаниями на то, что его супруга «должна самостоятельно жить и обеспечивать себя, так как вполне, согласно возрасту и состоянию, способна это делать»… Никому и в голову не приходило, что с работой на рынке труда Германии не так все просто и что женщине в возрасте тридцати восьми лет (тем более иностранке) нелегко найти работу, целиком и полностью ее обеспечивающую.
Я, естественно, писала уже не десятки, а сотни заявлений на работу, включая волонтариат. Для последнего мой возраст превышал желаемый. А для нормальной работы в Германии у меня не было местного диплома об образовании (кроме курсов менеджмента), на основании которого эту самую работу можно было бы найти – да еще так быстро, чтобы жить самостоятельно и только на свои заработанные.
Видит бог, я стремилась к независимости. Но мой диплом филолога Ленинградского университета, где согласно английскому переводу и решению Гаагской конвенции, стоял статус «magister» (академик), не был признан в Германии. А поскольку в этой стране на документы, дипломы и сертификаты смотрят так же строго и требовательно, как на чертежи космических кораблей, шансы на получение приличной работы были ничтожны.
Даже работу ниже моей квалификации, например в офисе, было трудно найти. Я владела современными компьютерными программами и могла работать как секретарь или помощник. Но работодатели предпочитали молодую, а значит, дешевую рабочую силу. Не говоря уже о том, что в этой стране процветала дискриминация иностранцев. Другими словами, если на одно место подавали заявления немка и иностранка, работу получала, конечно же, немка. Это было естественным ходом вещей. Исключением мог стать только тот факт, что иностранец имеет диплом и отвечает требованиям работодателя на все сто. В этом случае можно было рассчитывать на «справедливость». Сами по себе умения и таланты здесь никого не интересовали. Уже не говоря о том, что «витамин B» был решающим аргументом в получении рабочего места.
То, что мне так крупно повезло со всемирной выставкой, было, скорее, исключением, а не правилом. Тем более проект этот был эксклюзивным и интернациональным.
Дни января летели. Переписка адвокатов, в особенности письма стороны, представляющей интересы мужа, действовали на меня угнетающе, и я постоянно спрашивала себя: что я должна сделать, чтобы меня наконец оставили в покое? Я и так напрягаюсь, как могу. Когда же наконец все это закончится?
Я рассчитывала, что скоро вернется сын, и все встанет на свои места. И я наконец обрету долгожданный внутренний покой. А еще – независимую от немецких адвокатов, нормальную, размеренную человеческую жизнь.
В середине января, когда я после очередной поездки на собеседование в Гамбург вернулась домой, нашла в почтовом ящике письмо, адресованное мне. Это было письмо из иностранного комитета. Я вскрыла его и прочитала:
«Ваше пребывание в стране, согласно проверке нашим комитетом от 11. 12. 2000 г., является незаконным. По этой причине вам следует оставить страну в течение двух недель. Если вы этого не сделаете, вы будете в установленном порядке выдворены из Германии полицией и пограничной службой в течение сорока восьми часов».
Я показала письмо мужу со словами:
– Вот цена твоих усилий в клевете на меня. Что я могу еще сказать? Спасибо, Ханс. Спасибо тебе за все!
Ханс взял письмо. И тут началась игра в героя на дому, в этакого рыцаря, мирового спасителя, который в силах разрешить всякое недоразумение и снова привести растрепанный мир в порядок… Стоит этого ему только захотеть…
– Да как они смеют такое писать! – с показной злобой, патетически воздев руки, завелся Ханс. – Да я им покажу, кто я! Что они за муру тут пишут… Я твой муж, и я решаю! Один я решаю, будешь ты здесь жить или нет! – продолжал он, встав из-за стола и маршируя из кухни в гостиную, оттуда в коридор и обратно в кухню. Письмо, которое он держал, было как будто флагом, которым он в такт своим шагам размахивал вверх-вниз, вверх-вниз и в стороны.
Я молчала. В грустной беспомощности (связалась с добрым человеком…) я думала только о том, что нужно срочно обращаться к юристу за разъяснением.
Между тем Ханс разошелся не на шутку. Он был зол – на письмо, на эту формулировку, – но до него так и не дошло, что всю кашу заварил не иностранный комитет. И не Хуберт. А он сам, Ханс, не подумавший о последствиях губительной деятельности своего брата.