– Вы прикасались к телу? Перемещали его?
– Я прикоснулся к капюшону и плечам. Тряхнул его. Потом отправился за доктором.
Брат Симон взглянул на третьего монаха.
Тот был немного моложе двух других, ниже и чуть толще. В щетине волос на голове тоже пробивалась седина. А глаза, хотя и грустные, смотрели без тревоги, заметной в глазах двух его собратьев.
– Вы врач? – спросил Гамаш, и монах кивнул.
Он выглядел чуть ли не веселым.
Но Гамаш не принадлежал к числу легковерных людей. Один из братьев Рейн-Мари смеялся на похоронах и плакал на свадьбах. Один их друг всегда смеялся, когда кто-нибудь кричал на него. Смеялся не от смеха, а от избытка эмоций.
Иногда смех и слезы подменяют друг друга. В особенности когда речь идет о людях, не привычных к проявлению эмоций.
Хотя монах-доктор и выглядел почти веселым, он, возможно, скорбел сильнее других.
– Шарль, – представился монах. – Я доктор.
– Расскажите, как вы узнали о смерти приора.
– Когда брат Симон пришел за мной, я работал на скотном дворе. Он отвел меня в сторону и сказал, что произошел несчастный случай…
– Кто-нибудь еще присутствовал при этом?
– Там работали и другие братья, но брат Симон старался говорить тихо. Я думаю, никто, кроме меня, его не слышал.
– Вы и в самом деле решили, что это несчастный случай? – спросил Гамаш у брата Симона.
– Я сомневался и не знал, что еще сказать.
– Прошу прощения, – снова обратился Гамаш к доктору. – Я вас прервал.
– Я побежал в лазарет, схватил свой медицинский саквояж, и мы поспешили сюда.
Гамаш представил себе, как два монаха в черных мантиях бегут по сверкающим коридорам.
– Никого по пути не встретили?
– Ни души, – ответил брат Шарль. – Время рабочее. Все заняты на своих местах.
– Что вы сделали, когда пришли в сад?
– Разумеется, первым делом проверил пульс, но даже если бы я не сразу заметил рану на голове, по глазам было ясно, что он мертв.
– А что вы подумали, когда увидели рану?
– Поначалу я решил, что он свалился со стены, но потом понял, что это невозможно.
– Какие мысли возникли у вас тогда?
Брат Шарль посмотрел на настоятеля.
– Продолжай, – подбодрил его отец Филипп.
– Я подумал, что кто-то ударил его.
– Кто?
– Скажу вас честно, у меня нет никаких догадок.
Несколько секунд Гамаш разглядывал доктора. Он из собственного опыта знал: слово «честно» нередко служит в качестве прелюдии ко лжи. Но Гамаш отбросил эту мысль и обратился к настоятелю:
– Не могли бы мы поговорить с вами наедине?
Настоятель ничуть не удивился. Судя по его виду, больше ничто в мире не могло его потрясти.
– Конечно.
Отец Филипп кивнул двум монахам, перехватив их взгляд. Старшему инспектору стало любопытно, какое послание передал им настоятель. Неужели между монахами, живущими в затворничестве и безмолвии, образуется некая телепатическая связь? Способность читать мысли друг друга?
Если так, то приора Господь обделил этим даром.
Настоятель повел Гамаша к скамье под деревом. Подальше от суеты.
Оттуда они не могли видеть ни мертвого тела, ни здание монастыря. Вместо этого их взору предстала стена, целебные травы и вершины деревьев за стеной.
– Мне трудно поверить, что это случилось, – сказал настоятель. – Наверное, вы постоянно слышите такие слова. Их все говорят, да?
– Большинство. Было бы ужасно, если бы убийство не вызывало потрясения.
Настоятель вздохнул и уставился перед собой. Потом закрыл глаза и поднес тонкие руки к лицу.
Ни рыданий, ни слез, ни даже молитвы.
Только молчание. Длинные изящные пальцы словно маской закрыли лицо. Еще одна стена между ним и окружающим миром.
Наконец он уронил руки на колени. И они безвольно улеглись там.
– Понимаете, он был моим лучшим другом. В монастырях не полагается иметь лучших друзей. Считается, что все мы здесь должны быть равны. Все друзья, но не слишком близкие. Но это, конечно, идеал. Как Юлиана Норвичская, мы стремимся достичь всепоглощающей любви к Господу. Но мы грешны, нам не чуждо ничто человеческое, и иногда мы любим своих собратьев. Сердце не подчиняется правилам.
Гамаш слушал и ждал, стараясь не вкладывать лишнего смысла в то, что слышит.
– Даже не могу вам сказать, сколько раз мы с Матье сидели здесь на скамье. Он – на вашем теперешнем месте. Иногда мы говорили о делах монастыря, иногда просто читали. Он приносил ноты своих песнопений. Я работал или сидел молча, слушая, как он напевает себе под нос. Я думаю, он даже не отдавал себе отчета в том, что напевает или что я его слышу. Но я слышал.
Настоятель перевел взгляд на стену и на верхушки деревьев в лесу, похожие на темные шпили. Какое-то время он молчал, погрузившись в мысли о том, что теперь навсегда ушло в прошлое. Сцена, которую он описал, больше никогда не повторится. То пение, что он слышал, никогда больше не прозвучит.
– Убийство? – прошептал он. – Здесь?
Наконец он вспомнил о Гамаше:
– И вы прибыли сюда, чтобы выяснить, кто из нас его совершил. Старший инспектор – вы так представились? Значит, к нам прибыл начальник?
Гамаш улыбнулся:
– Боюсь, что не самый главный начальник. Надо мной есть другие начальники.
– Как и у всех нас, – сказал настоятель. – Но ваши, по крайней мере, не могут видеть всего, что вы делаете.
– И знать все, что я думаю и чувствую, – подхватил Гамаш. – И я каждый день благодарю Провидение за это.
– Но ни один из ваших начальников не может принести вам душевный мир и спасение.
Гамаш кивнул:
– Вот уж точно.
– Шеф?
В нескольких шагах от них стоял Бовуар.
Извинившись, Гамаш подошел к своему инспектору.
– Мы готовы переместить тело. Но куда его положить?
Гамаш немного поразмыслил, потом посмотрел на двух молящихся монахов и показал на брата Шарля:
– Вот он – доктор. Он скажет, где найти носилки, чтобы перенести тело в лазарет.
Гамаш сделал паузу. Бовуар слишком хорошо знал шефа, а потому ждал дальнейших указаний.
– Убитый руководил здесь хором. – Гамаш снова посмотрел на скрюченное тело брата Матье.
Для Бовуара услышанное стало всего лишь еще одним фактом. Информацией. Но он видел, что для шефа этот факт имеет какой-то смысл.