«Повечерие прошло прекрасно, Рейн-Мари. Они его пропели от и до. Сплошной григорианский хорал. Представь себе Сен-Бенуа-дю-Лак [36] , только еще красивее. Очень умиротворяет. Я думаю, частично это объясняется убранством церкви. Она такая простая. Без всяких украшений. Только большая памятная плита с описанием жизни святого Гильберта. А за доской потайная дверь».
Гамаш представил себе памятную плиту и потайной зал за дверью. Подумал, что нужно нарисовать план монастыря.
Затем он вернулся к своему посланию:
«Во время последней службы дня церковь погружается почти в полную темноту – только на стене за алтарем горят несколько ламп. Вероятно, лампы пришли на смену прежним факелам или свечам. Мы с Жаном Ги сидели на своей скамье в темноте. Можешь себе представить, сколько удовольствия получил Жан Ги. Из-за его смешков и хмыканья я почти не слышал пения.
С этими монахами явно что-то не так. Между ними какая-то вражда. Но когда они поют, то обо всем забывают. Они словно уходят в другое место. Более глубокое. Где нет разлада. Где царят согласие и мир. Наверное, там нет веселья. Но есть свобода. Они свободны от мирских забот. Тот молодой монах, брат Люк, описал это как отказ от всех мыслей. Интересно, можно ли это назвать свободой?
Но в любом случае песнопения прекрасны. Представляешь, каково это – услышать их вживую? Удивительно. А ближе к концу они начали постепенно гасить лампы, пока не наступила полная темнота. И из нее, будто свет, рождались их голоса.
Волшебно. Жаль, что тебя нет со мной».
«А потом, Анни, все это наконец завершилось. Когда свет снова зажегся, монахи уже куда-то подевались. Но один из них, хитрюга брат Симон, подошел к нам и сообщил, что пора спать. Мы вольны делать что хотим, но они все отправляются по своим кельям.
Твой отец, похоже, не имел ничего против. Мне кажется, он хотел, чтобы они всю ночь напролет думали об убийстве. Беспокоились.
Я нашел еще шоколадные конфетки с черникой и принес их в мою келью. Оставлю немного для тебя».
«Скучаю без тебя, – написал Арман. – Приятных тебе сновидений, mon coeur» [37] .
«Скучаю без тебя, – написал Жан Ги. – Merde! Все шоколадки исчезли! Не пойму, куда они делись».
Потом он перевернулся на другой бок, удерживая смартфон в руке. Но прежде отстучал в темноте последнее послание дня.
«Je t’aime».
Он тщательно завернул шоколадные конфетки и положил их в тумбочку. Для Анни. Потом закрыл глаза и крепко уснул.
«Je t’aime», – написал Гамаш и положил «Блэкберри» на прикроватный столик.
Старший инспектор Гамаш проснулся. Было еще темно, даже предрассветные птицы пока молчали. Кровать нагрелась под его телом, но стоило ему на миллиметр передвинуть ногу, как он попадал на холодную территорию.
Нос у него замерз. В остальном же он ощущал приятное тепло.
Он проверил время.
Десять минут пятого.
Что-то разбудило его? Какой-то звук?
Он прислушался. Представил себе монахов в крохотных кельях. Словно пчелы в сотах.
Спят ли они? Или кто-то из них не спит? Лежит всего в нескольких футах от Гамаша. Не может уснуть. Слышит громкий шум в ушах. Звуки и картины убийства не дают ему покоя.
Одному из монахов уж точно никогда больше не придется спать спокойно.
Если только…
Гамаш сел в кровати. Он знал, что убийца спит спокойно только в двух случаях. Если у него нет совести. Или если у него есть совесть и эта совесть и подтолкнула его к убийству. Нашептывала ему на ухо, подсказывала планы.
Как сумел этот человек, монах, убедить себя, что убийство не преступление, даже не грех? Как он может спать, если не спит Гамаш? Ответ один: он считает убийство оправданным.
Смерть по законам Ветхого Завета.
Побивание камнями.
Око за око.
Убийца мог считать, что совершает праведное дело. Если не в глазах людей, то в глазах Бога. Возможно, именно это напряжение Гамаш и чувствовал в монастыре. Напряжение не оттого, что случилось убийство, а оттого, что полиция дознается, кто его совершил.
За обедом один из монахов обвинил настоятеля в ошибке. Не в том, что он не смог предотвратить убийство, а в том, что вызвал полицию. Что, если тут не только обет молчания, но и заговор молчания?
Сон у старшего инспектора как рукой сняло.
Он спустил ноги с кровати, нашарил тапочки, надел халат, взял фонарик и очки и вышел из кельи. Не включая фонарика, постоял пару секунд посреди длинного коридора, посмотрел в одну сторону, в другую.
По обеим сторонам коридора шли ряды дверей, каждая вела в келью. Свет из-под порожков не проникал. Как и звук.
Здесь царили темнота и тишина.
Гамаш много раз ходил с детьми в павильоны смеха. Заглядывал в комнаты кривых зеркал, видел оптические иллюзии, создававшие впечатление, что вы стоите на наклонном полу, хотя тот оставался горизонтальным. Еще он бывал в темной комнате в парке развлечений, куда не проникали ни свет, ни звук.
Он помнил, как Анни крепко держалась за него своей ручонкой, как Даниель, невидимый в темноте, звал его, пока Гамаш не нашел своего сыночка и не прижал к себе. Самое сильное воздействие произвела именно эта комната, она ввергла детей в ужас, и они цеплялись за отца, пока он не вывел их на свет божий.
Именно такое ощущение оставлял сейчас монастырь Сен-Жильбер-антр-ле-Лу. Место, где все искажено и где вы лишены зрения и слуха. Место беспробудной тишины и беспробудной тьмы. Где шепот превращается в крик. Где убивают монахов, где внешний мир заперт, словно он в чем-то провинился.
Монахи так давно жили в монастыре, что привыкли к нему. И все искажения они принимали за норму.
Старший инспектор глубоко вздохнул и взял себя в руки. Вероятно, он чересчур впечатлителен, оттого-то темнота и тишина так воздействуют на него. Еще более вероятно, что восприятие монахов вовсе не искажено, а проблема в нем самом.
Еще несколько секунд – и Гамаш привык к отсутствию звуков и света.
Направляясь к Благодатной церкви, он убеждал себя, что в монастыре нет ничего угрожающего. Ничего угрожающего. Полный покой.
Он улыбнулся этой мысли. Неужели покой и тишина стали такой редкостью, что когда ты их наконец находишь, то принимаешь за нечто невероятное и неестественное? Похоже, так оно и есть.
Старший инспектор на ощупь прошел вдоль каменной стены до входа в Благодатную церковь. Открыл тяжелую деревянную дверь и беззвучно закрыл ее за собой.
Здесь стояла такая полная темнота и тишина, что у него возникло неприятное ощущение, будто он парит и падает.