– Понятно? – спросил он полным угрозы тоном.

Понятнее не бывает.

Торговец выпустил из рук ножи, и те воткнулись в землю, мелко задрожав рукоятями.

Санира ошарашенно моргнул. Чтобы нож воткнулся в землю! И встал отвесно! Рассказать – никто ведь не поверит!

– Интересная штука, ты не считаешь? – сказал Бовина, беря молотильную доску.

Санира пожал плечами.

– Почему мы собираем больше урожая, чем лесные? Ты не думал? Почва ведь та же.

– Нам помогают богини, – неуверенно ответил юноша. В любой другой обстановке он бы сказал это без тени сомнения, но с этим собеседником даже наиболее очевидные истины не казались столь уж незыблемыми.

– А как эта помощь проявляется? Дождь одинаково поливает наши и их поля. Солнце одинаково согревает нашу и их пшеницу.

Бовина поднял взгляд на Саниру, будто ожидал от него ответа, и огонь опасности, горевший в его глазах, резанул юношу. Тот поёжился, невольно напрягшись, чтобы в случае чего отскочить.

– Мы стараемся не засевать одно и то же поле два лета подряд, – стал медленно говорить торговец. – Мы всегда сначала сжигаем оставшуюся с осени траву. У нас есть рало, соха и борона. Наши мотыги могут крепиться к рукояти под разным углом. Наш серп состоит не из множества каменных зубцов, а из сплошного кремнёвого лезвия. – Он поразмышлял немного, глядя неподвижным взглядом на пламя костра. – Мы сеем ячмень там, где не взошла полба, и так получаем урожай даже когда земля отказывается питать пшеницу. – Бовина поднял один из кремнёвых вкладышей, разбросанных по земле. – И у нас есть вот это. – Он повертел острый обломок кремня между пальцами и бросил обратно в кучу. – Диканя. Просто расщеплённое вдоль бревно, в сердцевину каждой половинки которого забито множество кремнёвых осколков. Так просто! – Торговец усмехнулся какой-то своей мысли. – Далеко за Великой Рекой, во всходних горах, у подножия которых плещется Море… – Не было в его улыбке ни угрозы, ни опасности, ни жути. Просто человечья улыбка. – …Там у одной милой женщины как-то уродилось много пшеницы. Представляешь? Повезло. Я смотрю, а молотит она её вручную! И не успевает… Урожая много! Слишком. – Улыбка стала шире. – Пока она мучилась с колосками, я всего за полдня сколотил две такие дикани. Сбил их вместе. Впряг, как в сани, своего жеребца…

Санира решил, что «Жеребец» – это имя одной из лошадей Бовины.

– …Усадил милую женщину на эти сани и провёз диканю несколько раз по разложенной на земле пшенице. И всё, невиданный урожай был обмолочен!

А ведь Бовина гордится этим! Он – торговец, опаснейший разбойник, бессовестный бродяга, ходячая опасность – гордится тем, что смог сам сделать диканю.

– И что? – продолжил странник, и вновь его голос, воплощение жути, захлестнул Саниру, будто кнутом выбив из него ощущение, что он разговаривает с обычным человеком.

– Что? – холодея, спросил юноша.

– Я вернулся туда через два лета. Женщина опять молотила вручную. Диканю она не выбросила, но и не пользовалась. – Бовина покачал головой. – Этим летом я туда не дойду, – сказал он, перестав улыбаться и пронзив Саниру острым, рассекающим взглядом. – Мы только что договорились с вашими, что ещё до зимы привезём сюда всё зерно, что сумеем наменять на всходе.

Субеди, Цукеги, Гарола и вот этот купец вчера и сегодня беспрерывно торговались. Санире, сидевшему весь вечер под санями своего дома на центральной площади, было хорошо видно, как у костра Наистарейшей мельтешили тени. Все в Городе знали, что старший стражник уговорил Субеди разом купить за кремнёвые пластины весь хлеб, который был у этой шайки торговцев. Для этого, собственно, и нужно было срочно привезти из каменоломни всё, что там успели изготовить.

Странник протянул руку к Рараре, тот настороженно зарычал, но всё же позволил потрепать себя по загривку. У Саниры от удивления глаза полезли на лоб. Такого не бывало, чтобы пёс подпускал к себе чужаков!

Рарара явно не получал удовольствия от ласки разбойника. Из оскаленной пасти слышалось глухое рычание, хвост враждебно стелился по земле, уши были прижаты к голове. И всё же пальцы Бовины свободно скользили по его затылку.

– Такого же пса дом Цукеги должен был во время обряда принести в жертву, – сказал торговец, и воздух, казалось, задрожал от его басистого голоса.

Санира не ответил. Рараре была уготована та же участь, однако говорить об этом не хотелось.

– Из какого ты города, торговец? – спросил юноша после недолгого молчания. – Наверное, из очень далёких мест?

Бовина убрал руку с головы пса и посмотрел на юношу. Саниру будто швырнули в ледяную реку. Всё тело застыло от ужаса, сердце застучало, глаза широко раскрылись.

Бовина ухмыльнулся.

– Это не так уж далеко отсюда, – прогремел он. – Вы называете это место Город-у-Холма. Мы соседи.

От голоса Бовины в жилах замирала кровь.

Санира судорожно кивнул, пытаясь показать, что он понял. Потом вдруг осознал сказанное и удивлённо посмотрел на торговца:

– Ты из Города-у-Холма? Так ведь и Цукеги оттуда! Та самая, в чьём доме ты остановился! Ты знал об этом?

Бовина стал подбирать с земли своё оружие.

– Конечно, Санира.

– Я хотел спросить… – любопытство мучило, и никакое ощущение опасности не могло остановить вырывающиеся изо рта слова. – Группы торговцев всегда сопровождает хотя бы одна женщина. Только в твоей… э-э-э… группе их нет.

Купец пожал плечами.

– Ну ты же знаешь, зачем странники берут с собой женщин?

– Чтобы возносили песни богиням, – кивнул Санира. – Мужчины, конечно, тоже могут, но женщины ближе к высшим существам мира…

– Вот именно, мужчины тоже могут, – повторил странник слова юноши. Подумал несколько мгновений и добавил: – Мы одна из немногих групп, которые ходят по-настоящему далеко, за Великую Реку. Текура путешествует между пятью-шестью ближайшими городами. О Десуне не знаю, я его в первый раз вижу, но кто-то из его людей говорил, что они не удаляются от Заходних гор. Всё это сравнительно безопасные переходы. Я же просто не решаюсь брать с собой женщину в столь дальние странствия.

Он помолчал и добавил:

– Мужчины ведь тоже могут возносить песни, тут ты прав…

День четвёртый

1

Дом Ленари

Лакути очаровательно улыбнулась и пригнула голову, чтобы видеть за Корики Саниру. На её щеках заиграли ямочки, и сердце юноши привычно забилось.

– Что ты об этом думаешь? – спросила девушка.

О чём это она?

Мысли лихорадочно запрыгали, непонятная тревога поднялась в груди, и Санира заворочался, просыпаясь.

Когда в полночь Саниру у саней сменил Донира, юноша едва доплёлся до дома, упал на приготовленную заботливой бабушкой у костра постель и провалился в сон. Наверное, спать на земле, на куче подстеленных тряпок, холодно и жёстко, однако Санира этого не заметил. Нагретая за ночь собственным теплом куча старой одежды казалась ему удобной, даже уютной.