Book.

— А хуже всего то, — вдруг снова заговорил Жан А. через минуту, — что все они хотят сидеть рядом со мной.

— Девчонки из твоего класса? Врешь!

— Если бы, — снова вздохнул он. — Целый час рядом с девчонкой, которая ничего не смыслит в склонениях! Врагу не пожелаешь.

— Сочувствую, — сказал я. — И какая она?

— Кто — какая?

— Ну, эта, твоя соседка на латыни.

— Как будто я на нее смотрел! — усмехнулся Жан А. — Не забывай, я в восьмом классе, и у меня есть дела поважнее, чем таращиться на девчонку с кудрявыми волосами и ямочками на щеках!

Я закрыл глаза и попытался представить, как выглядит эта девчонка, но не мог вообразить ничего, кроме самого Жана А., который сидел за партой прямой как палка и с красными, как у Бэтмена, ушами.

— Красивее, чем Полина?

Жан А. там наверху чуть не задохнулся от возмущения.

— Чем кто?

— Сам знаешь — Полина, твоя давняя любовь.

В прошлом году Жан А. сходил на свою первую вечеринку, на которой были и ребята, и девчонки, и жестоко влюбился в сестру своего лучшего друга Дылды — Полину. Он бы, конечно, предпочел сходить к зубному и вырвать зуб мудрости, чем признаться в этом, но все видели сердце с их инициалами, которое он вырезал на дереве на холме.

Кончилось это плохо: в один прекрасный день во время драки с Касторами Жан А. выстрелил в ногу Полине из картофельной винтовки. Конечно, он не знал, что попадет именно в нее, но Полина все равно смертельно обиделась. С тех пор она с ним не разговаривала, и, когда они встречались у журнального ларька, чтобы купить свежий выпуск «Тинтина», оба молчали.

Бедняга Жан А.! Влюбиться — это само по себе ужасно, а если объект твоей любви еще и устраивает такую трагедию из-за какой-то там картофельной пули в ноге, тут уж и в самом деле есть из-за чего озвереть.

— Моя любовь? — проскрипел Жан А. — Чтобы я — и влюбился?! Да я уж лучше нырну в аквариум с пираньями!

— В этом ты прав, — поддержал я брата. — Зачем они вообще нужны, эти девчонки?

— И знаешь что? — не унимался Жан А., злобно хихикая. — Если они считают, что у меня можно списывать на контрольных только потому, что у них есть ямочки на щеках…

— Что, правда? У них у всех есть ямочки?

— Да нет же, чурбан! Я говорю про Изабель — ту девчонку, которая сидит со мной на латыни.

— А, про ту страхолюдину!

В темноте надо мной возникла голова Жана А. — перевернутая, как у летучей мыши.

— Про какую еще страхолюдину?! Хочешь, чтобы я слез и дал тебе в глаз?

— Откуда же ты знаешь, что она не страхолюдина? Ты ведь на нее не смотрел!

Он на секунду задумался.

— Ну, она не безобразна, если говорить научным языком. Но это не означает, что я считаю ее хорошенькой, не путай понятия! По-моему, даже микроскопическому шестиклашке вроде тебя это должно быть ясно, а?

Он удовлетворенно хохотнул и хлопнулся обратно на подушку.

— Очень мне надо во всем этом разбираться, — проговорил я. — Это не я впал в подростковость, и не у меня голос скрипит как у испорченного патефона.

— Хочешь, чтобы я тебе сунул в лицо грязные ноги?

— Только попробуй.

Ни он, ни я не сдвинулись с места. Было поздно, почти полночь. В темноте фосфоресцирующий циферблат моих часов светился, как идеальная маленькая галактика.

Я твердо решил никогда не вступать в этот самый подростковый возраст. Чтобы вот так же вырасти из штанов, как Жан А., и иметь такие же проблемы с девчонками и такую же дурацкую галочку из пуха над губой? Спасибо, не надо! Я уж лучше прямиком перемещусь во взрослый возраст, как в игре в «Монополию», где можно перепрыгнуть через клетку «Тюрьма».

Жан А. включил приемник и прижал его к самому уху, чтобы мне не было слышно. Но это ведь была не трансляция чемпионата, так что мне было плевать.

— Сделай потише свои тупые песенки, — прошипел я. — Я не могу уснуть!

— Сам тупой! — откликнулся он. — Спорим, ты не знаешь ни одного шлягера!

— Ни одного чего? — переспросил я.

— Ха-ха-ха! — победно загоготал он. — Ты даже не знаешь, что это вообще такое! Шлягер, мой дорогой старикан, это знаменитая песня — то, что мы, молодое поколение, называем хитом. Ты только послушай…

Он прибавил громкости на приемнике и, щелкая пальцами в темноте, начал выкрикивать: «Е, е, е!» — и извиваться на своем матрасе, как будто от колик.

— Ты совсем больной! — объявил я и засунул голову под подушку.

Если папа обнаружит, что мы не спим, он конфискует у Жана А. приемник. Жан А. сделал потише и снова свесил голову с кровати.

— Знаешь что, Жан Б.? Когда я скоплю достаточно карманных денег, я куплю себе электрогитару!

— Ну я же говорю — ты свихнулся, — проворчал я. — Во-первых, мама и папа тебе ни за что не позволят, а во-вторых, певец из тебя — как из нашего чайника со свистком.

— В том-то и штука: с электрогитарой совсем не обязательно уметь петь. Крутишь себе ручку усилителя — и все путем!

— Значит, летчиком-истребителем ты больше не хочешь становиться?

— Нет, с этим покончено. Ты можешь себе представить меня за штурвалом сверхзвукового самолета? Да я на первой же мертвой петле все испорчу — затошню себе всю кабину.

— Фу! — поморщился я. — Так какую же ты теперь себе выбрал профессию?

Жан А. не стал долго размышлять.

— Я решил стать кумиром молодежи.

Тут уж была моя очередь загоготать.

— Кумиром молодежи? В очках?! Ну ты даешь! Уж лучше тошнить в кабине! Ну и потом — что это за профессия? Ерунда какая-то.

— Ерунда? Ты что, смеешься? Твои фотографии печатают на огромных плакатах, как будто ты знаменитый футболист, и при этом нет необходимости бешено гонять туда-сюда по футбольному полю. И к тому же никто не запрещает тебе смотреть телик, потому что там, в телике, показывают тебя самого! Ты об этом хоть подумал?

Честно говоря, мне не очень-то хотелось, чтобы по телевизору вместо моих любимых сериалов про суперагентов стали показывать дергающегося Жана А.

— Но ведь, чтобы стать кумиром молодежи, надо хоть немного уметь играть на гитаре, правда? — спросил я.

— Да нет же! Ну ты и чурбан. Специальные парни играют за тебя, а ты только делаешь вид — это как с флейтой на уроках музыки. Только тут это называется фонограмма.