– А я мозговал, ты в тюряге.
– Тюряга не для меня, – высокомерно улыбнулся Сид.
– Ну, рад за тебя, бади, – сказал Голослов. – Индид, рад.
Но не было при этом радости в голосе виршеплета. И даже более того – наклонил Лука голову и обтрепанным рукавом – вроде как незаметно, а на самом деле – самозабвенно играя на публику, смахнул скупую мужскую слезу.
– Эй, а с тобой-то шо за беда приключилась? – всерьез встревожился за приятеля Сидор.
Вениамин не стал демонстрировать свое отношение к происходящему, хотя глядеть на нелепое представление, которое устроил Голослов, было просто смешно. Понятное дело: для того чтобы творить, виршеплет должен страдать, но нельзя же в поисках мнимых страданий опускаться до столь дешевого лицедейства! В конце-то концов! Страдать тебе хочется, так завались в кабак да напейся в стельку. На следующий день получишь все сполна – муки как душевные, так и физические.
– Беда у меня, брат, – обреченно вздохнул Лука. – Ханум от меня ушла.
– Якая? – участливо поинтересовался Сид. – Та, черненька, с родинкой на носу?
– Найн, – удрученно качнул головой Лука. – Ту я сам прогнал. А эта – китаяночка, – Голослов восторженно закатил глаза. – Миниатюрная, что твоя фарфоровая статуэтка!
Вениамин не удержался и прыснул в кулак – надо же, какую оригинальную метафору нашел виршеплет!
– А шо так? – поинтересовался Сид.
– Все тот же проклятый квартирный вопрос! – Лука со злостью дернул струны лютни, заставив инструмент стонать и плакать. – Интерфонная будка, ведаешь ли, ее не устраивает! Тесно, разумеешь ли, в ней!
– Ну-у-у…
Сид явно не знал, что сказать. Быть может, ему и самому интерфонная будка казалась не совсем подходящим жильем для семейного человека?
Послушав это «ну-у-у», Вениамин решил, что пора положить конец бессмысленному и не в меру затянувшемуся разговору. Сид собирался поставить Луку в известность о том, что он снова на свободе. Что ж, он уже сделал это.
– Ара, инц лясир, мэнш молодой, – обратился к виршеплету Обвалов. – Мы уже разумеем, сколь много страданий пришлось вам пережить. Но, мозгую, как истинный вагант, вы уже переплавили свою боль в могучий стих?
Лука медленно повернул голову и посмотрел на Вениамина так, будто только что его заметил.
– Хто этот мэнш? – спросил он у Сида.
– Вениамин Ральфович, мой сыбер, – представил Обвалова Сидор. – Мы с ним вместе в «Ультима Эсперанца» сидели.
Молодец парень, хоть про побег не брякнул, подумал Вениамин. Но, вопреки его опасениям, Лука никак не отреагировал на упоминание о тюрьме. Он только спросил у Вениамина:
– Тебе вирши любы?
– Ужасно, – ответствовал Вениамин. – Но, к сожалению, сам я даром виршеплетства не обладаю. Поэтому стараюсь не упускать случая послушать вирши в исполнении истинных мастеров художественного слова.
Как ни странно, тирада Вениамина, насквозь пропитанная лестью и ложью, произвела самое благоприятное впечатление на виршеплета. Лука приободрился и поудобнее перехватил лютню.
– Ну шо ж, могу исполнить кое-что из недавно написанного.
Голослов провел пальцами по струнам, и Вениамин невольно поморщился. Понятное дело, умение играть на музыкальном инструменте для виршеплета не главное, но для начала можно было хотя бы попросить кого-нибудь настроить лютню.
А потом Лука запел:
– Земной свой кыр барабез лишь на четверть,
Я закатился в глючный кауплус,
И луз мой клевый кыр на Бейкер-штрассе, —
тянул он протяжно и нудно.
– Замечательно! – захлопал в ладоши Вениамин, дабы положить конец дьявольскому песнопению. – Великолепно!
Оборвав песню, Лука удивленно воззрился на слушателя. Должно быть, у него давно не было столь благодарной публики.
– Я получил истинное наслаждение, – заверил виршеплета Вениамин. – Но, мне кажется, шо я уже где-то это слышал. Твои песни, часом, не исполняют другие менестрели?
– Только не эту, – уверенно мотнул головой Лука. – Я написал ее сегодня ночью.
– Ну, значит, какие-то схожие мотивы, – смущенно улыбнулся Вениамин. – Сид, – ласково посмотрел он на своего спутника, – не пора ли нам двигать отсюда? Твой сыбер теперь в курсе, шо ты на свободе, хай и виршами его мы уже успели насладиться сполна.
– Индид, Лука, – Сид развел руками, как будто извиняясь за что-то перед виршеплетом. – Бизнес у нас.
Плечи Голослова опали, голова опустилась, руки едва не выронили лютню.
– Разумею, – не произнес, а простонал он. – У всех свой бизнес, и никому нет бизнеса до невзгод виршеплета.
– Ты не прав, Лука, – попытался укорить приятеля Сид.
– А, – безнадежно махнул рукой Голослов. – Пойду напьюсь.
Вениамин вздохнул с облегчением: наконец-то виршеплет принял правильное решение.
– Только сначала схожу к дому Су Инь и пропою под ее окном серенаду.
Вениамин едва не выругался в полный голос. Нет, что ни говори, а бездарные виршеплеты – люди не от мира сего. В смысле – очень подозрительные и странные типы.
– Мув, Сид! – уже не позвал, а потребовал Вениамин. – Или ты намерен здесь до вечера остаться?
– Хай, нам идти-то всего, – Сидор махнул рукой, указывая на дом, стоящий на другом углу перекрестка.
Вениамин недоуменно уставился на здание, похожее скорее на богадельню, нежели на питейное заведение.
– Это – кабак?
– Хай, – кивнул Сидор.
– «Бивис и Батхед»?
– Индид.
– А пуркуа вывески найн?
– А на фига? – пожал плечами Сид. – Когда и так все знают, шо это кабак «Бивис и Батхед».
Логика типичная для Желтых Кирпичей.
– Но то цо, мы идем или найн?
– Хай, Лука, – снова обратился к приятелю Сидор. – Ты Канищеффа сегодня не видел?
– Як же, не видел, – с обидой в голосе проскулил Голослов. – Я ему сегодня утром полчаса вирши заспевал, а он, зараза, так и не раскошелился. Хотя плясать-то плясал – як завсегда.
– И куды он потом?
– Вестимо, куды, – Лука грифом лютни указал на здание, в котором, по словам, Сидора находился кабак. – Як в кабак завалился, так боле и не вылезал.
– Аригато, Лука, – Сидор ободряюще потрепал виршеплета по плечу. – Не грусти, будет и на нашей штрассе пати.
– Хазер, – мрачно буркнул в ответ Лука. – А ты, мэнш, – обратился он к стоявшему в стороне Вениамину, – грошей виршеплету не подкинешь?
– Хиллос подаст, – процедил сквозь зубы Вениамин. – И хай пребудет с тобой Оллариу.