— Мы недавно знакомы и мне неловко вмешиваться в вашу личную жизнь. Остановите, если я не прав. Вы ведь с Сарой не женаты?
— Нет… Пока нет.
— Может быть, вы хотите пригласить ее с нами в Америку?
— Да, очень…
— Ну так в чем же дело, до сих пор она вам не мешала. Приглашайте, все расходы я беру на себя.
— Спасибо, только я и сам могу…
Режиссер рассмеялся:
— Вы новичок в кинобизнесе, не знаете, что такое Голливуд. Считайте, что я лично вашу даму приглашаю. Иначе я должен буду прогнать её со съемочной площадки, а ей ведь хочется быть поближе к вам. И жениться вы можете там, и свадьбу сыграть — если захотите, конечно. Мне показалось, что наш «Петр Никодимыч» тоже что-то замышляет. Да вы не торопитесь. Посоветуйтесь с Сарой, подумайте и позвоните. Только быстро, потому что завтра я улетаю.
— Не торопитесь… только быстро… — тихо повторил Дани. — Хорошо. Я позвоню сегодня не позже…
— … полуночи, — сказал режиссер и попрощался.
Дани задумался и пришла ему в голову шальная мысль: «Я все приказы выполнил, к актеру прилепился, сам стал актером, теперь осталось только жениться у все на виду. По долгу службы — новой, актерской, — я должен лететь в Голливуд. И Сара со мной, как жена. Мы теперь на виду. Может случиться, предложат новую роль, родится ребенок — что мне тогда делать? Просить отставку для всей семьи, мы ведь с Сарой из одной конторы? А если не дадут, что тогда делать? А ничего не делать. Сколько ни наблюдаю за Пико, он ни с кем, кроме коллег и Мирки не общается; прослушка ничего интересного не дает. Может быть и я буду только числиться в резерве генерального штаба?»
Уже очень давно «наши» получали очень странные указания Центра, которые и приказами то назвать нельзя: ждать, расслабиться, оставаться в полной готовности, засветиться, отдыхать, радоваться жизни, опять ждать (а чего ждать-то?). И последний приказ: «вести себя свободно». А про «ваших» после смерти заказчика операции, старого «нашего» политика, просто забыли, потому что перестали приходить хоть какие-то просьбы от «наших».
Лиза и Катя очень быстро поняли, что вся эта романтика шпионской жизни им нафиг не нужна. Бежать при первой возможности! А возможность, она же необходимость, приближалась с каждым днем. Обеих подташнивало, у Лизы пошли веснушки и пропал аппетит, Катя наоборот — стала неожиданно много есть и быстро поправляться. Даже Дуду, мальчик мальчиком, а что-то заподозрил и сказал одно и то же сначала Лизе, потом Кате:
— Дорогая! Я тебя не узнаю. Побереги талию, не надо так много есть.
— Любимый! — ответила Лиза. — Я бы рада побольше есть, да аппетита нет.
— Ах, Дуду! — сказала Катя. — Ты прав, не могу остановиться. Ем за двоих.
В начале осени, сидя голышом на берегу озера после купания, Дуду посмотрел на своих девочек и вдруг прозрел и притих. А по дороге домой спросил оторопело:
— Девочки! А вы не…
— Да! — хором ответили девочки и стали плясать вокруг Дуду.
— Девочки! Но ведь надо…
— Нет, дорогой! Ничего не надо! Только ждать!
— А как же я… а как же мы… Кто же будет… Что, обе в один день?
— Понял, наконец-то, умница! — сказала Катя и поцеловала Дуду очень нежно.
— Спасибо, любимый наш! — обняла его Лиза.
— А как дальше жить? Мюнхенские каникулы скоро кончатся, и что тогда? Меня ведь не отпустят…
— Конечно, — сказала сияющая Катя. — Тебя прогонят…
— …как отца двоих незаконнорожденных детей, который отказывается жениться на их мамах, — состроила печальную гримасу Лиза.
— А когда тебя прогонят, мы тебя пожалеем, приютим и будем жить втроем, нет — впятером в маленьком замке в страшной тесноте, — продолжила Катя.
— Да! Я приглашаю, — закончила Лиза и обе проказницы, хохоча и пугая случайного прохожего, повисли на Дуду, который ничего не понял и ждал, пока ему объяснят. Но его любимые не торопились и наслаждались жизнью.
* * *
В один прекрасный проснувшись на рассвете, Лола растормошила Генриха и сказала: «Что делать будем? Начался отсчет времени».
— Как, уже, так быстро? Не может быть… — Генрих, как многие хорошие шпионы, просыпался мгновенно, еще не открыв глаза.
— Очень даже может быть.
— Как хорошо! Что будем делать, моя хорошая?
И всё. Больше ничего о лидерах «наших» и «ваших», Лоле Шук и Генрихе, не известно. Они испарились, ушли налегке, даже телефоны не взяли. Уехали на общественном транспорте с двумя маленькими рюкзаками и огромным желанием начать новую, спокойную, мирную жизнь и растить детей там, где никто ничего не знает об их шпионской жизни.
Через несколько дней Дуду заподозрил неладное. Влюбленная троица присмотрелась и обнаружила, что почти все вещи и, главное, телефоны на месте, но исчезли все документы. И никаких следов. Они всё поняли правильно и подумали, а потом сказали вслух: «Нам тоже пора». Дуду блаженно улыбнулся: «Девочки! Здесь так хорошо! Еще недельку, а?» Девочки переглянулись и кивнули: «Хорошо, любимый наш».
Рони разделил последние фотографии на 2 части: Мерилин с прочими и Мерилин с её Пико. Первые надо показать «прочим», получить их согласие и послать в журнал. Обычные фотографии, обычная работа хорошего специалиста. А вот фотографии мулатки и актера в журнал не пойдут. Неудачные — просто удалить, хорошие — отдать им, пусть любуются на себя. Есть ещё три, четыре, пять… Нет-нет, только эти три. Их спрятать. Это будет мой свадебный подарок. Мягкие, очень личные, не «художественные» фотографии — скорее признание, объяснение в любви. И не только и не столько мужчины и женщины, сколько его, Рони, к ним обоим.
Рони позвонил жене и спросил, когда она может взять отпуск хотя бы на пару месяцев.
— Что случилось, говори сам, не хочу гадать, — сказала Лия и добавила, что у нее грязнущие руки, а в руках каменый идол, которому несколько тысяч лет, и долго она говорить не может, хотя очень ему рада.
Рони засмеялся от счастья: они еще молоды.
— Я подаю прошение об отставке в журнале и перехожу на вольные хлеба.
— Для этого не надо звонить среди дня. Это прекрасно, будешь помогать мне…
— Конечно, дорогая. Только не это главное.
— Не дразни, Рони, а то угадаю громко и вслух, а я — не одна.
— Ты угадала. Мне очень скоро 50, а это значит отставка, пенсия, свобода.
Лия даже рассердилась:
— На день рождения я домой не выберусь, празднуйте с детьми. 50 — это хороший возраст. Пенсия нам не помешает, хотя и без неё хватает. А свободы не будет, пока я еще в силах копаться в земле Израиля.