В обед "сапоги" ходили купаться. Выходили за полчаса до звонка и по пути заглядывали в конструкторский. В конструкторском – тихо, двигались приведения в белых халатах, чертили, считали, оттачивали карандаши. Они направлялись в угол зала, где из-под кульмана виднелись хорошенькие коленки и ровные, стройные ножки Леночки. Она всегда очень рада мальчикам.
– Можно? – спрашивает она, и, получив разрешение, выходит в коридор. Они подходят к окну – месту для курения, потому что просто болтаться в коридоре воспрещалось. Их видели конструкторы, идущие из нормоконтроля и копировки, и улыбались.
Потом они обязательно будут спрашивать её и неловко шутить.
– Ой, мальчики, – говорит Леночка, и они смотрят на неё, на её рубиновые, просвечивающие на солнце уши. У нее тонкие черты лица и глаза зеленоватые, красивые, и вся она подобранная и подкрашенная, хотя могла бы и не мазаться, девчонка ещё.
– Ой, мальчики, – повторяет она, – что было. Маруков сцепился с Некрасовым.
Они уже в курсе, что Маруков, которого она зовет по дурацки Микой, страшно талантлив и уступает этому жмоту Некрасову, который больше технолог, чем конструктор, и которого поминутно вызывают в нормоконтроль и устраивают там ему такую баню, что он оттуда приходит красный, как вымпел, и злой до невероятности.
Она рассказывает, что приходил Лосев от ведущих, собирается экспедиция по "Восходам". "На два года с сохранением содержания, представляете?" И она перечисляет очевидные плюсы поездки, опуская очевидные минусы.
– Её следует развивать, – говорит Семёнов, когда они уходят.
Леночка оставалась для них укором совести. "Разбудили спящую красавицу. Вскружили девчонке голову".
Она для них – напоминанием неудавшихся организационных забот, эпопеи с выделением управления полетом. До сих пор оно выглядело заключительным парадным этапом. Собирались проектанты, конструкторы, специалисты по системам и, наскоро отмыв руки, выдавали серии предписывающих команд. И повинуясь им в безбрежной пустоте космоса разворачивался или включал двигатель управляемый космический аппарат.
Выделяясь, и сами "сапоги" выдвигались как бы на острие эпохи.
“Пенкосниматели, – заговорили о них в отделе – слишком ловкие”. А "сапоги" отвечали, что ловкость здесь не при чём. Просто одни чувствуют биение эпохи, а другим это не дано. И подбирали себе народ, и в их числе девушку-техника. "В чем дело, – спрашивали «сапогов», – полно техников?" “А нам не всякая девушка нужна, – выдрючивались они, – а этикеточка. Посылаешь, скажем, её бумагу подписать. Кому охота срочно подписывать? В минуту такое можно нагородить, разгребать придётся всю жизнь, а тут Леночка приходит такая, что лучше стать хочется. И непременно Леночка. Чувствуете, как звучит? Управ-леночка”.
По делу всё было серьезней. Не ценишь часто того, что в тебе. Они невольно стали свидетелями скрытых достоинств Леночки.
Началось с пустяка. Как-то их попросили принести в актовый зал грифельную доску. В ожидании защиты приезжие академики исписали её с обеих сторон. Но где-то запутались, а дежурящая у входа Леночка, которой пока тоже делать было нечего и вроде даже не следившая, указала им место ошибки, ткнув в доску. Это было поразительным. Знаменитые академики и караульная девочка у входа. Академики пробовали отмахнуться, но не тут – то было. Тогда один из них даже сходу предложил ей место в своём известном московском институте. Она в ответ только рассмеялась: «Ещё чего?» И «сапоги» были свидетелями чуда.
По сути, правда, никакого чуда не было, а была жизнь. С детства Леночке пришлось подрабатывать. Она была из так называемой неблагополучной семьи. Подтягивала олухов – детей хозяйственников, готовила в институт. Год провела в постели после аварии (её сбила машина на шоссе). И когда нечего было читать, читала дореволюционный журнал с ятями «Математика для чудаков», оставшийся от деда, математика-любителя, начинавшего с головоломок и ребусов. В старших классах занималась с соседом-инвалидом по особой программе и учебнику выдающегося физика-педагога О.Д. Хвольсона. Но считала это ненавистными обязанностями и свободно вздохнула, когда теперь, слава богу, репититорство её закончилось. И теперь она рассмеялась академикам: «Ещё чего?»
Академики разъехались, а Леночка осталась у «сапогов» занозой в памяти.
И когда началась эпопея с управлением, они предложили ей перейти в отдел.
Они миновали шоссе, продолжая разговор.
– С ведущим Лосевым связывается… В любую минуту может заложить.
– Заложить по делу?
– Хотя бы по делу.
За шоссе начинался лес, сначала прореженный, а затем в сплошном густом подлеске. Они двигались узенькой тропкой, след в след, перебрасываясь отрывистыми фразами.
– Не стоит девочке на TП.
– Пусть дозревает в стерильной пустоте пустыни.
– Так и перезреть может.
– На ТП не дадут.
– Такому персику нигде не дадут.
О Мокашове “сапоги” говорили, как о человеке Вадима: не к месту этот "сапог".
– А, может, не "сапог"?
– Тогда ещё хуже. Не понимает пока ещё, видите ли, свою гнусную роль.
Они всех называли "сапогами", и прозвище возвратилось к ним рикошетом: "сапоги" или "два сапога – пара". Одно прозвище на двоих.
Они отправлялись к лесному озеру в любую погоду. На озере в лесу Игунин проплывал положенную норму. К тому же он бегал по утрам, потому что здоровье для него с некоторых пор превратилось в насущную заботу. «Все дело в системе, – наставлял Семёнов. – А дальше, как кривая вывезет».
Причина была простой. В КБ без особого афиширования объявили набор в отряд гражданских космонавтов, и Игунин подал заявление, но ему хуже давались испытания вестибулярного аппарата – кружилась голова. Кто-то советовал потренироваться – скатываться в бочке с горы, кто-то подсказал: всему выручалочкой плавание. “Это как бы возвращение к истокам. Вода – среда гидроневесомости. Мы сами родом из моря. Подтверждением тому сходство составов крови и морской воды, и сам бог велел считать воду панацеей”.
А что? Мы по определению страна Советов. Он помнил анекдот, как каждый на просьбу одолжить деньги, только давал совет, у кого их занять. Со временем помощь воды он стал считать собственной идеей. Она во всём помогала ему. В воде, как в той же невесомости. Человек – выходец из воды. Она даёт ему дополнительные силы. Она в помощь. Ему теперь требовалась поддержка. Чтобы кто-то в тебя поверил. Как это сделала Леночка. “У тебя всё получится”, – сказала она, и на какое-то время стала нужнее всех.
Переход их отдела из НИИ в КБ не был безболезненным. Менялась психология. В НИИ каждый в душе был Наполеоном и желал сделать в науке собственный шаг, а в КБ требовалось маршировать в ногу. Не всякие выдерживали. Игунину пассом в сторону стала попытка уйти в отряд гражданских космонавтов, а Семёнову просто открылась синекура в информационной технологии с возможностью начать с нуля.