Он выбрался на камни, и камни были отчаянно холодны. Он вытирался и одевался, стуча зубами от холода. Отсюда издали фигурки на мосту казались ему радужными пятнами. Он не решился карабкаться по камням, пошел в обход. Где-то около моста ему вдруг сделалось жарко, и он подумал, что так и надо, так и следует начинать день.
У ресторана на террасе, несмотря на день, горели цветные фонарики. Очередь длинная, как змея, тянулась в зал самообслуживания. Отсюда из полумрака вестибюля, через стеклянную дверь зала виднелось её начало, столы, посуда, гора подносов. Шум доносился из зала и звон посуды. Но в вестибюле стояли молча.
– Посмотрите, – произнес мужской голос у Мокашова за спиной. – Это особенное здание.
Голос звучал уверенно, и когда мужчина замолчал, молчание тоже вышло полновесным.
– Все деревянное, – повторил мужчина, – крыша из планок, веранда каменная…
– А ручки? – возразил женский голос немного громче, чем требовал разговор вдвоём.
– Что, ручки?
– Дверные ручки.
– Да, действительно… Когда я шел сюда, – продолжал мужчина…Может, он выбрал себе такую роль, в которой, начав говорить, нельзя останавливаться, – когда я шёл сюда, в водопаде кто-то купался.
Она ответила сдержанно, точно отвесила товар на нестандартный чек.
– Везде, я уверена, – она помолчала, взвешивая, – всегда находится местный псих.
“Вот так, – подумал Мокашов. – Комплименты публики. Получил по личику, сказал бы Вадим”.
– Я отойду, – обернулся он, – не возражаете?
И удивленно отметил: "Лица знакомые".
– Наоборот, – сказал мужчина, – мы приветствуем ваш уход.
– Я на минуту.
– Пожалуйста, – улыбнулась она ему.
Мокашов походил по вестибюлю, постукивая ногами, пытаясь унять дрожь.
Улыбка. Какая улыбка. Подарена нам улыбка. Лица знакомые, однако утерян начальный момент. Он мог подойти, сказать: не узнали, к богатству. И сделал бы так, если бы она была одна – голубая академическая женщина. Тогда она была голубой, а теперь рыжая, как огонь. У женщин ведь это просто. А рядом доцент Теплицкий. Кажется, он узнал его сходу. Впрочем, бывают обстоятельства, когда принято не узнавать. Он и она в незнакомом месте и он сам – третьим лишним. Его тянуло спросить про семинар Левковича, но будет время, спросит ещё.
Еще одна из дверей выходила в вестибюль. За нею была широкая зала, уставленная столами. Мокашов отворил дверь и начал ходить между столов. Столы были устланы холщовыми скатертями, дубовые лавки стояли вдоль стен, потолок был резной с карнизами, и все здесь было богаче и добротнее, чем в зале самообслуживания.
– Нельзя, нельзя, – закричала официантка, появившаяся из проёма в стене. Была она в белом фартуке, с белой наколкой на волосах. – Открываем в одиннадцать.
– Пожалуйста, я посмотрю.
Он сел на лавку, взглянул на потолок и стены, на бревна, выступающие из стен. "Прекрасно", – подумал он и посмотрел на официантку. Она накрывала, не обращая на него внимания. У неё было юное лицо и большое сильное тело. Когда она нагибалась, юбка обтягивала бедра и ноги, и Мокашов отвернулся, чтобы не смотреть. Ему стало вдруг горячо, и он подумал, что должно быть это – озноб. Ему снова вспомнилась Инга: лицо её и фигура. Все особенности. И он подумал, как ему без этого, как жить теперь?
– Выпить бы мне, – произнес он с сожалением, – искупался я и продрог.
– У нас водки нет, – отозвалась официантка. У неё было припухшее заспанное лицо, точно ночью её будили, мешали спать.
– Мне вина.
– У нас только ликёр.
– Ликёр, так ликёр.
Они прошли в соседнюю узкую комнату, где за стеклянной стойкой помещался буфет.
Он поднимал кверху рюмку, разглядывая содержимое на свет, складывал губы трубочкой, втягивал в себя липкий, пахучий ликер.
– Ну, как? – возвратилась официантка. – Согреваетесь?
– Всё в порядке. Язык уже начал ворочаться. Могу уже вас членораздельно на новоселье пригласить. Придёте вечером?
– Нельзя нам.
– Отчего же?
– Нельзя, понимаете? – она пожала плечами, взяла столик и понесла его в зал.
– Давайте, помогу, – засуетился Мокашов.
– Выпили? – совсем иным тоном сказала официантка. Может, он чем-то её обидел? – Выпили и идите. Приходите в одиннадцать часов.
С таким же успехом говорят: приходите трезвым.
– А как, насчёт новоселья? Муж не пускает?
– Муж? – сказала она небрежно и пожала плечами.
– Не пускает и правильно делает.
– Ступайте, ступайте. Мы вечерами работаем. У нас занятые вечера.
На площадке у ресторана стояли рядышком два автобуса. Везде на ступенях здания, под деревьями – там и тут располагались местные жители. В руках их, сумках, на тряпочках, разостланных на траве, были мундштуки, дудки, коробочки – местный резной товар. Между ними ходила, приценивалась, щелкала аппаратами пестрая толпа приехавших. Местные были молчаливы, не предлагали, не расхваливали, резали себе, видно, думая: уедут эти, приедут ещё.
Раздалось жужжание, и очередной автобус свернул с шоссе. Он долго выруливал, прилаживался, пристраивался к уже припаркованным… И больше стало суеты и мелькания. А над поляной и рестораном поднимались горы. Им было тесно наверху. Они выглядывали из-за соседних вершин и с молчаливым вниманием разглядывали людскую суету. На вершинах ещё держались клочья тумана, как мыльная пена в зеленой бороде.
Мокашов уже успел походить, примерить толстое кольцо из дерева с инкрустацией, но тут его внимание привлекли восклицания и шум. Невысокий старик в национальном костюме спорил с губастым парнем из приехавших, краснощеким и красношеим, успевшим, видимо, заложить за воротник.
– Ладно, – сказал, наконец, приезжий, – кончай трепаться, дядя. Давай-ка твой драндулет.
Старик, видимо, возразил при внимающей толпе..
– Смотрите, весь деревянный, – сказали за спиной Мокашова, – целиком деревянный, разве только цепь.
Высокий, грузноватый Теплицкий, обойдя Мокашова вышел из толпы. Он разговаривал со стариком негромко и чем-то, видимо, рассмешил старика. Губастый парень тоже не в такт хмыкал рядом, словно смысл сказанного с запаздыванием доходил до него. Старик, кивнув, передал парню руль, и Теплицкий взглянул в сторону Мокашова.
О, Мокашов знал таких и, пожалуй, даже им завидовал. Вечно уверенным, знающим наперёд, как поступать и жить, что выучить, что необходимо и что получится? С такими уверенными в себе надёжно женщине. Они всегда сами по себе.
Толпа расступилась, и парень пошёл по проходу, ведя за руль странный велосипед. Старик ступал следом молча. Рядом Теплицкий. Краснолицый парень упорно закидывал ногу, но сесть не смог. Разгоняясь, он сделав несколько шагов, вскочил в седло, не удержался и упал с грохотом.