– Понимаете, не могу заснуть, всё думаю. Не знаю даже, как вас зовут, а мне сходить.
“Сама виновата, – подумала она, – кокетничала. Теперь не выспится”. Ей стало стыдно. О чём она подумала?
– Сейчас схожу, – сказал лейтенант, – и не проститься не мог. Вы – необыкновенная, и всё у вас будет хорошо.
Поезд притормаживал.
– Я вас провожу. Выйдите.
Она даже не успела причесаться. Влюбился, стало быть лейтенант. Смешно. Нет, в самом деле – не смешно. Тревожно. И мало ли что лезет в голову. Но всё пройдёт. Только не хочется, чтобы прошло, и неясность, может, и составляет теперь её жизнь.
– Поцелуй, на прощанье, – умоляюще смотрел на неё он.
Она замотала головой.
– Поцелуй. Ведь больше не увидимся.
– Ступай.
Она не пошла в купе. Стояла у окна, и её знобило. Она вспоминала и разговаривала сама с собой.
Затем в вагоне наступила перемена декораций. Пассажиры теперь не считались главными. Попадаясь в проходе, они вжимались в стены. Наступил деловой час проводников. Проводники собирали постели. Поезд прибывал во Львов.
Несмотря на ранний час, закусочные в подвальных этажах домов уже были открыты. Трамвай непрерывно нырял в зеленые коридоры, и ветви близких деревьев царапали его металлические бока.
Она ходила, поеживаясь от холода, по белокаменным плитам вымытых тротуаров, думая о своем. Казалось, ничто не волновало её, она устала, и теперь достаточно было пустяка, чтобы разрыдаться без видимых причин.
Уже "Галушки" были открыты и "Идальни", и в перукарнях намыливали подбородки первым посетителям, предварительно закутав их в длинные белые простыни.
Её всё время бил озноб. И ей хотелось, чтобы её приласкали, как маленькую девочку, погладили по голове. Она ходила по магазинам, полагая, что это привычное хождение успокоит.
Магазины были безлюдны в этот ранний час. Колбаса, как в географическом справочнике, была и львивска и черкасська, буковиньска и прикарпатьска и много вин с роскошными и скромными наклейками; окорока, сала куски, обрезанные по краям; подарунки дитячие в пестрых разрисованных кузовках.
В ней будто что-то огрубело и появилась решительность: она обязательно отыщет Мокашова, чего бы это ей не стоило. Она совсем уже успокоилась и с интересом рассматривала полки, приделанные в магазинах на уровне головы. На них стояли кувшины, сосуды из керамики, расстелены были рушники с красными петухами, до того видоизмененными, что напоминали скорпионов, а не петухов. Уехала она дневным поездом, ходившим через день на Рахов.
Поезд кружил. Тянулись черные сырые дороги. Деревья были разные с плотной и яркой листвой. Одно походило на взрыв, разметавший зеленые ветви. Поднимаясь в горы, поезд натужно кряхтел. Постепенно перроны становились безлюдней, и чаще поезд проскакивал их, не останавливаясь. Ингу охватывало торжествующее чувство. Теперь она стала совсем самостоятельной и может распорядиться своей судьбой.
Она сошла с поезда, когда солнце пряталось за зеленые плечи вершин. Пансионат был далеко, между гор, в выемке, и горы в разные стороны разбегались от него. Рядом с ним шумела река. Она залюбовалась сказочными домиками с моста через водопад.
Даже если она не найдет Бориса, она поживет в одном из этих сказочных домиков, потому что здесь нравится и так ей хочется.
Глава шестая.
– Вы не из тридцать девятой? – спросила его коридорная – молодая девушка с бледным, невыразительным лицом.
– Да, – ответил Мокашов.
– Телефон оборвали. В дирекцию просят зайти.
– Для чего?
– Может за неуплату, – пожала она плечами. – Ступайте скорей.
– Посадят ещё в долговую яму.
– Ничего с вами не сделают.
И Мокашов обошел здание, любуясь и деревянным балконом и растущим перед ним деревом. Он отыскал кабинет директора. Директор был не один. За столом у окна сидел мужчина с ожесточённым точно перед дракой лицом.
– Мокашов?
– Мокашов.
– Паспорт с собой?
– Пожалуйста.
Мужчина листал паспорт, а Мокашов рассматривал мебель кабинета. Она была необычной: из причудливых корневищ и стволов, отлакированная и блестящая. Но зачем его позвали сюда?
– У меня предписание доставить вас в Ивано-Франковск.
– Чье предписание?
– Собирайтесь, и весь разговор.
– Но почему? Покажите, что вам предписано.
– Не учите меня.
– Так чём дело?
– Не спорьте, милуша, – вмешался директор и виновато улыбнулся. – Товарищ из органов.
– Оставайтесь здесь, – сказал "товарищ из органов", – вещи вам принесут.
– Я сам…
– Не спорьте, милуша. Всё сейчас сделаем, – мягко сказал директор.
Открылась дверь и вошла администраторша. И она, видно, что-то знала и отводила лицо, и можно было прочесть по лицу.
– Мокашова, – сказала она и поправилась: – Вас спрашивают.
– Спокойно, – сказал мужчина и вышел.
Дверь кабинета директора отворилась, и вышел мужчина, из тех, что "при деле", не отдыхающий. Об этом можно было сказать наверняка. Он знал, что делать и как поступать и не сомневался.
– Кто к Мокашову?
Когда Инга справлялась у администраторши, та отчего-то забеспокоилась, заговорила, отводя глаза, затем попросила подождать и отправилась в кабинет директора. Но тут же вернулась и с ней вышел этот человек.
– Вы, – спросил он опять, – вы к Мокашову?
– Да, – сказала она тревожась: – А что с ним?
– Кто он вам?
– Никто.
Как ей объяснить? Он ведь для неё – всё и больше того.
– Я вас серьезно спрашиваю.
Вызов, оказался, с работы. Следовало только уведомить, но сработал автомат: не сообщили в чём дело, и проискали обычно и продержали всю ночь, а утром начальник местного УВД извинился: не успели предупредить, а тут многим шпионы мерещатся.
Его хотели отвезти на служебной машине, но приехал Протопопов. "В пансионате такой кавардак".
Возвращаясь, они смеялись:
– Директор друга вашего разыскал, – рассказывал Протопопов. – "Вы Мокашова, говорит, хорошо знаете?" "А что?" " Да, тут такое дело. Может, он агент?" "Агент", – не моргнув, отвечает тот. "Шутите?" "Почему же, вовсе не шучу.". Пользуясь случаем, хочу вас спросить: вы нам по математическому обеспечению никого не порекомендуете?
– На ваше счастье как раз Сева здесь. Сева – великий машинист.
– Спорим с Левковичем. В подобных случаях я – известный фаталист, говорю: “Если уже что-то созрело, оно всем приходит в голову. Так уже устроена голова”. А он: “Зря вы на голову надеятесь. Голова человека – слабость. У животного что? Инстинкты. Животное не собьешь. А человек обязательно подумает: а если? И это "если" его и погубит”.