– Да?
– Вы Евгения Эба?
– Была. – У нее было обручальное кольцо, которое он заметил только сейчас, хотя видел ее руки и раньше. – Да, это я.
– Гарри Коупленд.
Она посмотрела на него непонимающе, пытаясь вспомнить это имя. Он повторил его, а когда оно не произвело никакого впечатления, назвал школу.
– О, – отозвалась она, словно чтобы прикрыться. Но было ясно, что она его не знает.
На мгновение он опустил взгляд, чувствуя горечь поражения, но потом заговорил нарочито легким репортерским тоном:
– В каких бы матчах я ни участвовал, какие бы мячи ни брал, я всегда был полон терпеливой надежды, что вы это увидите. По дороге домой я делал большой крюк, чтобы пройти мимо вашего дома – имея в виду… – здесь он сделал паузу, – что вам может захотеться выглянуть в окно.
– Мне очень жаль, – сказала она. – Я не знала. – Она явно не была вне себя от радости, что приходится отчитываться в чем-то, что происходило десятилетия назад и о чем она совершенно ничего не знала.
– Нет-нет, – сказал он. – Мальчишки всегда так делают. По крайней мере, я так делал.
– Вы были в меня влюблены?
– В вас все были влюблены. Вы не можете этого не знать.
– Знаю. Это было несправедливо.
Она пожала плечами: мол, сейчас это не имеет значения, – что было правдой.
– Потом вы поступили в Консерваторский колледж Бренау?
– Теперь я вспомнила, – сказала она. – Вы поступили в Гарвард. Как я могла забыть? Это было очень трудно… для евреев. Насколько я знаю, и до сих пор трудно. Вы кажетесь совсем другим.
– А вы кажетесь все той же, – сказал он.
– Это не так. – Она повернула голову, направляя взгляд поверх швейной машинки. Поскольку там было темно по сравнению с освещенным рабочей лампой столом для починки, он не заметил его раньше. С края полки свисал прикрепленный кнопкой миниатюрный флаг с золотой звездой.
– Ваш муж.
– Пропал без вести, предположительно убит, при Сайпане.
– Мне очень жаль.
– Не стоит, потому что я его жду, что бы там ни предполагали. И хотя его со мной нет и, может, никогда уже не будет, это ожидание свято. Это продолжается, и я не несчастна. Знаете, на что похоже это чувство?
– Нет, – сказал он так тихо, что она почти не расслышала.
– На влюбленность.
Он кивнул.
– Дети есть?
– К сожалению, нет, – сказала она. За этим могло последовать лишь молчание.
Потом она посмотрела на него с неожиданным сочувствием. Она была для него еще более недосягаема, чем когда-либо прежде.
– Я остаюсь замужем, но, может, вы когда-нибудь заглянете, тогда мы могли бы пойти в чайную через улицу и выпить чаю.
– Я сам собираюсь жениться, – сказал он, чтобы расставить все по своим местам, – и очень этому рад.
В позолоченной галерее, в потоке нечетких звуков, где смешивались бормотание, жужжание моторов и стук каблучков, возникающий ниоткуда и грустно затихающий, она взглянула на звезду у себя за спиной, а затем повернулась к Гарри. Растроганная собственными словами, но с решительностью, уверенностью и вызовом она сказала:
– Я думаю… когда все сказано и сделано… любовь, которая не кончается, важнее, чем триумф, чем время, чем сама жизнь.
Билли и Эвелин не было дома, когда он позвонил, но экономка без труда соединила его с секретаршей Билли, женщиной, обладавшей необыкновенной способностью находиться и у телефона, и во всех остальных местах, элегантной, выдержанной и необъяснимо незамужней, которая была так очевидно квалифицированна и умна, что, не будь она женщиной, Билли сам работал бы на нее. Почувствовав важность вопроса, прежде чем у Гарри появилась возможность сообщить об этом, она сказала, что, хотя Билли все утро провел за встречами, Билли и Эвелин встречаются в офисе, чтобы пообедать, – не желает ли он к ним присоединиться?
Возможно, это был просто стиль, оставшийся от тридцатых годов, но офисы Хейла от самого вестибюля и вплоть до сорок шестого этажа излучали некий блеск, который Гарри, никогда там не бывавший, мог ассоциировать только с Южной Америкой. На сорок шестом этаже каждый предмет мебели был английским или американским восемнадцатого века, картины – американскими или французскими, фарфор – династии Минь. Обстановка быть всецело епископальной, не было никаких красок или форм, говоривших, например, «Бразилия», и все же обшитые деревянными панелями комнаты со множеством цветов, освещаемых сверху встроенными отражателями, слегка намекали о юге. Почти ослепленный серебристо-голубой дымкой гавани, через которую с замечательной скоростью проносились паромы, Гарри предположил, что южноамериканский оттенок возникал из-за роскоши, красок и простора, что довершалось светильниками в стиле ар-деко, которые загадочным образом походили на Кармен Миранду. В общем, хотя, возможно, не всем так казалось, офисы Хейла были расслабляющими и экзотичными, как полет в Рио. А потом Гарри вспомнил, что Билли родился там в гавани, и тихонько присвистнул. Пока он ждал в приемной, ему не надо было закрывать глаза, чтобы ничего не видеть, кроме голубого неба и летевшего на юг самолета с фюзеляжем монокок, чей белый след сверкал на солнце.
Вскоре появилась и поприветствовала его та расторопная женщина, с которой он говорил утром. Она была бы так же любезна, даже если бы не знала, что они с Кэтрин когда-нибудь будут владеть компанией Хейла. Она провела его в кабинет Билли, имевший пятьдесят футов в длину и почти столько же в ширину. Стена, сплошь состоявшая из окон, сияла, как сапфиры. Видны были корабли по ту сторону пролива Нэрроуз, двигавшиеся бесшумно, как облака. Билли сидел за своим столом спиной к окнам и говорил по телефону. Он подал Гарри знак – мол, отвечаю на звонок, но ты важнее: через минуту освобожусь.
Эвелин располагалась в кресле, обтянутом голубым вильямс-бургским жаккардом. Она была одета для Манхэттена, чего он никогда раньше не видел, но казалась затравленной и усталой. Она улыбнулась, принимая не только Гарри, но и новую эру, которую он с собой принесет. Она посмотрела на мужа, потом на Гарри и помахала рукой, как бы говоря, что Билли скоро закончит, что тот и сделал. Официант в белой куртке накрывал на стол в другой части комнаты. Они поднялись и пошли к окнам, откуда посмотрели на автомобильный поток и пешеходов, бесшумно двигавшихся по улице далеко внизу.
– Как здесь красиво, – сказал Гарри.
– Все твое, если пожелаешь, – сказал ему Билли. Они с Эвелин, казалось, успели обсудить будущее, и было удивительно, как быстро родители могут перейти от готовности сомкнуть ряды против поклонника дочери к внезапной теплоте и доверию по отношению к возможному зятю. И все же заявление Билли было сногсшибательным.
Когда Гарри промолчал, Билли сказал:
– У тебя будет достаточно времени, чтобы решить.