– А, тогда понятно, – кивнул водитель.
– Там есть небольшой переулок, примерно в середине улицы, – добавил Витька.
– Понятно, – снова кивнул водитель. – В таком случае нам лучше будет вернуться назад, проехать по улице Мархлевского, а затем через Кривоколенный и Армянский переулки выехать на Богдана Хмельницкого.
Водитель посмотрел на Витьку, ожидая, что он скажет в ответ на такое предложение.
Витька посмотрел на меня.
Я пожал плечами.
– Сколько это займет времени? – спросил у шофера Витька.
– Минут пятнадцать, – ответил тот. – Но зато можно быть почти уверенными, что мы не налетим на кордон.
– Почти? – прищурился Витька.
– Почти, – спокойно ответил водитель. – Если вам нужна стопроцентная гарантия, поищите кого-нибудь другого.
– Едем. – Витька не очень решительно, но вполне определенно махнул рукой, в которой у него был зажат пистолет.
– Гад, Андрюха. – Депутат, лежавший на заднем сиденье, попытался было приподняться, но, вспомнив о том, чем закончились две предыдущие попытки, снова упал на спинку. – Гад. С врагом сотрудничаешь, гнида.
– Все только для блага народа, Иван Васильевич, – спокойно ответил шофер, глядя на своего патрона в зеркальце заднего вида. – Я ведь о вашей безопасности пекусь. Ведь, если что, эти бандиты первым делом вас же и пристрелят. Что я – простой водила, а вы – воплощение народных чаяний. Что будет со страной без вас, Иван Васильевич?
На сально оплывшем лице депутата Рандыбина появилось выражение, которое, как я полагал, должно было выражать мучительное раздумье о народных судьбах и нестерпимую боль за страдания всех сирых и убогих.
– Верно, – широко и размашисто кивнул народный избранник. – Страна без меня – это… – Он раскрыл рот в надежде, что нужные слова сами собой скатятся с языка, но изо рта депутата сочилась только слюна. Подобрав слюну, депутат Рандыбин решительно заявил: – Страна без меня – это не страна! – И, воздев указательный палец к потолку, многозначительно добавил: – Во!
– Сильно сказано, – с чувством произнес Витька.
– Молчи, быдло, – ответил ему депутат.
Витька явно хотел продолжать обмен любезностями, но передумал.
– Поехали, – сказал он шоферу.
– С огоньком? – спросил, лукаво улыбнувшись, тот.
– Как это? – не понял Витька.
Водитель достал из-под сиденья и показал ему синюю милицейскую мигалку.
– В особых случаях нам разрешается пользоваться мигалками, – объяснил он. – Поэтому, если вы настаиваете…
– Само собой, – кивнул Витька, быстро сообразивший, что от него требуется. – Поедем с огоньком.
Водитель приоткрыл боковое окошко и установил мигалку на крыше. Затем он нажал на кнопку около руля, и над головами у нас пронзительно взвыла сирена, по голосистости ничуть не уступающая милицейским, а по капоту машины пробежал синеватый отсвет мигалки.
Удовлетворенно улыбнувшись, водитель положил руки на руль и аккуратно вдавил в пол педаль газа. Машина медленно подалась вперед. Дав задний ход, водитель загнал ее наполовину в проходной двор, послуживший нам с Витькой укрытием для засады, а затем, пересекая встречное движение, вырулил на противоположную полосу.
– А чем это вы по крыше саданули? – спросил он, не отрывая взгляда от дороги впереди. – Вмятины нет, а лобовое стекло треснуло.
– Про полтергейст слышал? – усмехнулся Витька.
– Про что? – не понял шофер.
– Ну, про барабашек, – объяснил ему в более доступной форме Витька.
– А, это те, которые мебель в квартире переворачивают и свет по ночам зажигают, – водитель кивнул. – Конечно, слышал. На днях про них передача по телевидению была. Только я не очень-то в это верю, – заметил он, скептически поджав губы.
– Хочешь – верь, хочешь – не верь, но только у нас есть свой, ручной барабашка, – улыбнулся Витька.
Чувствуя, что все идет как надо, он расслабленно откинулся на спинку сиденья, положив руку с пистолетом на колено.
– Я протестую! – тут же возмущенно воскликнул Менелай. – Во-первых, я не ручной, а вполне самостоятельный. А во-вторых, мне не нравится название «барабашка». «Полтергейст» – это вполне солидно и даже в какой-то степени респектабельно. А «барабашка» – вульгарно и пошло.
– Вить, Менелаю не нравится, что ты называешь его барабашкой, – передал я приятелю суть возмущенной сентенции спартанца.
– Готов принести извинения. – Взгляд Витьки скользнул по стенам и потолку салона так, словно он рассчитывал заметить хотя бы тень Менелая на мягкой кожаной обивке. – Мне тоже не нравится это слово, но нужно же было как-то объяснить суть произошедшего нашему водителю.
– Интересно, зачем? – язвительно осведомился Менелай.
– Зачем? – спросил я у Витьки.
– Ну… – Витька замялся, но быстро нашел подобающий ответ: – Чтобы он был уверен в том, что подобное не повторится.
Мигнув фарами, машина свернула со Сретенского бульвара на улицу Мархлевского.
На перекрестке стояли две патрульные машины, возле которых прогуливались человек пять милиционеров в бронежилетах и с автоматами Калашникова.
Увидев их, я невольно затаил дыхание. Но постовые только проводили взглядом проскочившую мимо них депутатскую машину с мигалкой на крыше. Должно быть, в данном варианте реальности подобные царственные проезды были им не в диковинку.
– Вот это наши парни, – ткнув толстым пальцем в оконное стекло, патетически изрек депутат Рандыбин. – Не то что вы. – Он бросил презрительный взгляд сначала на меня, а затем на Витьку. Похоже, он хотел выдать одно из своих излюбленных многоэтажных ругательств, но воспоминания об оплеухах, которые отвешивал ему всякий раз после этого Менелай, заставили народного избранника ограничиться одним словом: – Дармоеды, – которое после всего предшествующего прозвучало вполне лояльно по отношению к угонщикам депутатского автомобиля.
Однако на этом депутат Рандыбин не успокоился. Должно быть, в отличие от своего шофера, он плохо понимал, что, собственно, происходит, а потому, прикинув и так и эдак, сотворил в уме свою собственную версию относительно мотивов похищения народного избранника.
– Имейте в виду, гады, – медленно и высокомерно процедил сквозь зубы народный депутат Иван Рандыбин, когда непростой мыслительный процесс в его лысой голове подошел к своему завершению. – Никто вам за меня копейки ломаной не даст.
– Не сомневаюсь, – усмехнулся с переднего сиденья Витька.
– Я сам и есть народ! – Рандыбин в запале хватил себя кулаком в грудь и, видимо, несколько перестарался. Надсадно кашлянув, он потер ушибленное место ладонью, после чего продолжил: – У меня за душой ни копейки. Я только тем и живу, что дает мне народ по собственной воле.