Я шагнул ближе.
Бумажка оказалась выцветшим газетным объявлением, обведенным красной ручкой. «ТОЛЬКО В НАИУЖАСНЕЙШИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ», а дальше луизианский телефон. Всё.
– Вот это – ваш эксперт? Вы издеваетесь?
– Я же сказала, что ничего не обещаю, – огрызнулась Клео.
Я подобрал бумажку. На обороте осталось ползаголовка – «НАВОДНЕНИЕ ПРЕРВАЛО», – а выше значилось: «„Лафуршская газета“, 8 ноября 1983 г.».
– Не отвечают, – сказала Клео.
– Перезвоните.
Она со вздохом нажала «повторный набор».
Но после еще трех попыток покачала головой:
– Простите. Я даже не знаю, что это за номер. Он тут с незапамятных времен. Никто не знает, откуда взялся. Приходите завтра, попробуем…
Я схватил телефон, снова нажал «повтор», забегал туда-сюда, и с каждым гудком сердце грохотало все громче.
Не может быть, что все закончится так. Не может быть, что я невзначай вверг свою дочь в адскую черноту. Так я твердил себе, а потом ко мне пришло тошнотворное понимание: вероятно, то же самое повторял себе Кордова, когда Сандра перебежала через чертов мост.
Правда, за которой я гонялся, оборачивается правдой моей жизни.
Гудки смолкли. В трубке щелкнуло.
На миг я решил, что звонок сорвался, но потом услышал тихий хрип.
– Алло? – сказал я. В трубке шуршало и скрипело. – Вы меня слышите?
– Это кто? – просипел некто доисторический. Мужчина, женщина, существо?
Нахмурившись, Клео выхватила у меня трубку:
– Алло?
Откашлялась, удивленно распахнула глаза.
– Да. Это Клеопатра из «Чар», из Нью-Йорка. Надеюсь, я не очень поздно. У нас наиужаснейшие обстоятельства.
Она умолкла – видимо, ей пеняли, – но затем с облегчением улыбнулась мне и кинулась к столу.
– Я понимаю. Да, мэм. Спасибо. Если вам надо проверить печь, я подожду. – Клео опять замолчала и глубоко вздохнула, глядя на черную статуэтку.
После паузы она сухо, бесстрастно и лаконично изложила нашу историю.
– И обратная тень хулиганит, – прибавила она.
Умолкла и стала слушать, серьезно насупившись.
Спустя минут десять прикрыла трубку рукой.
– В шкафу, – шепнула она. – Поищите книгу, называется «Символы черной алхимии звериной и минеральной». Должна быть на верхней полке. – Она еще послушала. – Зеленая обложка.
Я побежал к стеллажам. Книга вскоре нашлась – толстенный том некоего К. Т. Джейбёрда Феллоуза. Я сдернул ее с полки и отнес на стол.
– Она не может помочь, пока мы не опознаем животное, – тихо пояснила Клео.
Я полистал книгу, глазами скользя по заплесневелым страницам, по выцветшим изображениям зверей, поблекшему архаичному шрифту.
Дракон. Сердце. Печень. Олень.
– Я понимаю. – Клео сощурилась на статуэтку. – Плавники, на кончике хвоста маленькая присоска. Такой гибрид змеи и рыбы.
Свинья. Козел. Тигр. Червь.
– Проверьте «левиафан», – с жаром зашептала Клео.
Сова. Колонна. Сосна. Левиафан.
Левиафан на цветной иллюстрации был почти точной копией статуэтки. Та же похотливая ухмылка, тот же расширенный язык.
– Вот это что такое, – объявила в телефон довольная Клео, придвинув к себе том. – Вслух? – Она откашлялась. – «Левиафан – первобытный морской змей, один из Князей Ада, – прочла она. – У Данте олицетворяет воплощение абсолютного зла. Святой Фома Аквинский описывал левиафана как один из Семи Смертных Грехов, зависть – неодолимую жажду того, чего не имеешь. На Ближнем Востоке олицетворяет хаос. В сатанизме – инфернальный демон, которого может укротить ведьма или ведун и наслать на мир с разрушительными целями».
Она еще послушала.
– Дайте я спрошу. – Она глянула на меня. – Скольких детей вы видели с этим предметом?
– Двоих.
– Их что-нибудь связывало? Одна школа, одно хобби, дальнее кровное родство? Что-нибудь такое?
Я не ответил – голова пошла кругом. Потому что я вдруг вспомнил Моргана Деволля и его дочь, которая кралась за мной по дороге в этой своей ночнушке с вишенками. Она что-то сжимала в кулаке, что-то маленькое и черное. Вот эту статуэтку.
– Нет, – сказал я. – Троих. Трое детей.
– Что у них общего?
Я потер глаза, постарался успокоиться, подумать головой.
– От четырех до шести лет. Сталкивались с одной и той же женщиной. Той, которая наложила смертное проклятие на нашу обувь. Александрой.
Дочь Деволля и глухой мальчик с нею, конечно, сталкивались. Но вывод неизбежен: значит, с Сандрой встречалась и Сэм.
Да быть такого не может.
Синтия никогда не разрешала Сэм разговаривать с незнакомцами. И однако Сандра ведь отыскала меня у водохранилища. Могла отыскать и моего ребенка.
– Как они себя вели? – спросила Клео. – Странные поступки? Перешептывания? Тики, судороги? Транс? Разговоры о смерти и насилии?
У меня словно пропал голос. Меня обуревал ужас, на меня надвигались стены. Что я натворил?
Я привел Кордов прямиком к Сэм.
«Ленточный червь, пожирает собственный хвост. У него нет конца. Обернется вокруг сердца, выжмет всю кровь».
– Ау? – сказала Клео.
За каким чертом я не бросил эту затею, когда был шанс?
– Вы, конечно, меня извините, но у нас тут на телефоне настоящая, живая черная ведьма, – прошипела Клео, зажимая трубку рукой. – Мы позвонили, когда она потрошила королевскую змею для заклятия непокоя. И к тому же у нее такой голос, будто она вот прямо сейчас даст дуба. Я бы на вашем месте сосредоточилась. Как вели себя дети?
– У дочери я левиафана не видел. Моя бывшая жена нашла его у нее в пальто. Но дочь вроде была нормальная.
– А остальные?
– Один ребенок глухой. Расстроился, когда уронил статуэтку. Практически истерику закатил, но успокоился, когда я отдал ее обратно.
– Неотменимый импринтинг, – торопливо проговорила Клео в трубку. – А третий?
Дочь Деволля.
– Я ее почти не видел, – сказал я.
– Ничего необычного?
Я припомнил ту ночь – темный двор, усеянный забытыми игрушками, содрогание деревьев, далекий собачий лай, младенческий визг.
– Ее любимая кукла разлагалась в детском бассейне, – выпалил я.
Клео вздрогнула:
– Голыш?
– Потерялась на несколько недель. Они везде искали.
– И?