Book.

В запале у него даже голос сорвался. Томми замялся, откашлялся и, склонившись над клиентом, приступил к последнему розовому цветку.

– Ваша подруга зашла, а я потом вечером все думал. Может, она и была один из этих подростков. Беглецов. Это Ларри про них так сказал. Куда-то они вместе намылились. Уж не знаю куда. Небось, в Тимбукту.

Томми опять оторвался от работы, и лицо его исказила нежность.

– Ну и кто она? – спросил он.

61

Я возвратил распечатку Норе.

– Зачем Сандра вернулась за фотографией? – спросила Нора. Она сидела на диване, а на подлокотнике хлопал крыльями Септим.

– Может, на фотографии подсказка, – предположил я. – Чтобы выследить Паука.

– И у Паука, наверное, другая половина татуировки.

Я склонился к экрану ноута, проглядел хронологию Александриных передвижений.

– Деволль вытащил ее из «Брайарвуда» тридцатого сентября. Четвертого октября она пришла в «Клавирхаус» играть на «Фацьоли». Пятого – в «Восставший дракон». Через два дня, седьмого, она снова пришла в «Клавирхаус». По словам Питера Шмида, была неопрятна и странно себя вела. Десятого отправила Хопперу посылку, зашла в бар при «Временах года», а спустя несколько часов упала, спрыгнула или была спихнута в шахту и погибла. Плюс в какой-то момент она поселилась на Генри-стрит и побывала в Oubliette и в «Уолдорф-Тауэрс».

И, что немаловажно, хоть мы и оставили это на закуску, прогулялась у водохранилища.

– Как будто напоследок обходила важные места, – заметила Нора. – Подвязывала концы, навещала, прежде чем… – Договорить она не смогла.

– Прежде чем покончила с собой, – сказал я.

Она неохотно кивнула.

– Или прежде чем ее настиг тот, от кого она скрывалась. Или кого преследовала.

– Например, Паук, – прибавила Нора.

Должен же быть некий тайный мотив, который прояснит смысл этих скитаний, – помимо решения наложить на себя руки.

Что говорила Пег Мартин? «Впитывали жизнь досуха. Никаких препон. Никаких границ».

Стремление умереть в двадцать четыре года не вяжется ни с этим, ни с тем, что нам известно про Александру. А если бы Кордовы не боялись того, что я могу откопать, Тео бы за мной не следил.

Я взял телефон – тот получил письмо и теперь жужжал.

Мой адвокат Стю Лотон исчез с радаров несколько недель тому, еще когда я угодил на благотворительную коктейльную вечеринку. Он мне написал, известил о смерти Александры, просил перезвонить.

Я не перезвонил. Стю – британский аристократ и закоренелый сплетник: намекни я ему хоть полусловом, что могу возобновить расследование, об этом тотчас узнали бы все поголовно отсюда и до антарктического поселения Макмёрдо.

Я набрал его рабочий номер.

Ответила помощница. Заставив подождать и послушать музыку в трубке, она сообщила, что мистер Лотон на совещании, – это означало, что Стю сидит за столом, жует сэндвич с яичным салатом, раскладывает пасьянс «косынка» и перезвонит, когда на него найдет стих.

И надо же – случилось это всего две минуты спустя.

62

– Ты трепло, – сказал я.

– Ни словечка не проронил, – упорствовал Стю.

– Ты, небось, пошел транжирить представительские в ресторане и упомянул одновременно меня и Кордову. Потому что других объяснений я не вижу.

– Я сознаю, сколь нелегко тебе это постичь, Макгрэт, однако у меня имеются и другие клиенты, а посему я не обсуждаю тебя часами изо дня в день, хотя, не могу не признать, удерживаться мне мучительно, ибо ты поистине завораживаешь взор.

Для беседы со Стю требуется перенастроить мозги. Этот английский дворянин великолепно образован, располагает обширным лексиконом и кратчайшие беседы сдабривает иронией, остротами и блестящим пониманием текущих событий – все равно что разговаривать с Дживсом, который устроился вести передачи на Би-би-си.

– Ну а как ты это объяснишь? – спросил я.

– Не спрашивай меня – я не знаю. Если Господь дарует чудо и Оливия Эндикотт захочет, чтоб ты написал ее автобиографию, – соглашайся. Как говаривал капитан Смит, «хватай что подвернется и валяй к шлюпке по головам пассажиров» [61] . Тех, кто промышляет медленным печатным словом, скоро занесут в Красную книгу, как гребенчатых тритонов. Сначала поэты, драматурги, затем романисты. Настал черед закаленных газетчиков.

– Мне что, дрожать и плакать?

– Если дают работу – хватай ее зубами, друг мой. Ныне твой конкурент – четырнадцатилетний интернет-пользователь в пижаме, который выступает под ником Ниндзя-Истины-двенадцать и полагает, что проверка фактов осуществляется посредством чтения твитов предмета расследования. Страшись.

Заверив Стю, что позвоню Эндикотт, я повесил трубку.

– Нежданно-негаданно мы теперь можем вычислить Марлоу Хьюз, – возвестил я, раскачиваясь на стуле. – Не бывает таких совпадений. Кто-то где-то что-то ляпнул. Кто-то из тех, кого мы разговорили или подкупили.

Нора растерянно молчала.

– Со мной возжелала встретиться Оливия Эндикотт Дюпон.

Нора свела брови к переносице:

– Кто такая Оливия Эндикотт Дюпон?

63

– Сестры. Актрисы. Друг друга они ненавидели.

Таким манером Бекман всякий раз начинал любимейшую свою голливудскую историю – «Повесть о враждующих сестрах Эндикотт» – и последнюю фразу выпевал с такой ветхозаветной строгостью, что прямо чувствовалось, как сереют небеса, наизнанку выворачиваются тучи, а на горизонте туманом клубится черный рой саранчи.

При мне Бекман, окрыленный водкой и безраздельным вниманием студентов, покрытый испариной и занавешенный черными волосьями, излагал эту историю минимум раз пять – всегда в четвертом часу утра после очередного суаре. И я всегда внимал охотно – по двум причинам.

Во-первых, враждующие сестры вообще разжигают воображение. Как говаривал Бекман: «В сравнении с Марлоу и Оливией Эндикотт Каин с Авелем – просто братья Фаррелли» [62] . А не в пример прославленным войнушкам Бетт Дэвис с Джоан Кроуфорд, Лиз Тейлор с Дебби Рейнольдс, Оливии де Хэвилленд с Джоан Фонтейн и Анджелины Джоли с Дженнифер Энистон, яд, которым плевались друг в друга сестры Эндикотт, в прессу не попадал (ну, может, Билл Дакота в журнале «Голливуд Стар» изредка и наобум что-нибудь сказанет), и эта мертвая тишина лишь подчеркивала его явную смертоносность.