Аккуратная двуспальная кровать, зашторенные веревочками из непонятного материала окна, на самой Юлии Сергеевне — безукоризненная шелковая пижама, купили по случаю на распродаже в Вене. Горничная уже забрала ее мокрую одежду, к утру все будет выстирано и выглажено. И план на завтра сочинен — они едут в Синтру осматривать королевский дворец. Там, в Зале лебедей, а также в Зале сирен находится великолепная коллекция португальских изразцов. А «если Юленька пожелает», они поедут еще на мыс Кабу да Рока — самую западную точку Европы. Там, как пишут путеводители, кончается земля и начинается океан. Фантастика, да? Отчего же Юлии Сергеевне так «tosklivo», почему ни с того ни с сего она вдруг начинает клясть себя, что сделала «etot zigzag», выкинула «kolenche», выйдя замуж.
Оказывается, это совершенно разные вещи — пить чай, с интересом, да что там говорить — взахлеб, беседуя в течение двадцати лет, и жить в одной комнате в течение месяца. Семен был капризен и мелочен, но она и раньше это подозревала. Все мужчины капризны, но чтоб так! Положим, утром было тепло, и Юлия Сергеевна отсоветовала мужу брать с собой на длительную прогулку плащ. И если потом выяснялось, что ветер свеж и солнце переменчиво, Семен Львович не уставал пилить жену в течение всего дня. И не интересовался, холодно ли ей. Главное, что ему было зябко и неуютно, и он мог бы это предусмотреть, и предусмотрел бы, конечно, если бы она не вмешалась со своими советами. Мелочи, конечно, но ведь бесит! С его точки зрения Юлия Сергеевна неправильно укладывала чемоданы. Ответ естественный: «Укладывай сам!» Пожалуйста, он сделает эту заведомо женскую работу, и сделает ее хорошо, только при этом обидится и перестанет разговаривать. Гордое молчание мужа в такие минуты особенно раздражало. Сама Юлия Сергеевна принадлежала к тому типу людей, которые сразу выплескивают обиду: покричит минуты три и успокоится — все, забыто! Беда только, что в эти три минуты она успевала выкрикнуть что-нибудь обидное для мужа. Но нельзя же из-за ехидной фразы: «Конечно, ты всегда лучше всех!» — видеть целый день его нахмуренный лоб и поджатые губы.
Смягчался Семен Львович только в музеях, здесь они всегда находили общий язык, но если они отходили от культурной программы и начинали обсуждать ее работу, друзей и «как у нас, то есть в России, все будет», то есть получат ли люди достаток, заработает ли промышленность, очухается ли наука, Семен Львович вежливо, но неукоснительно давал ей понять, что она ничего не понимает в жизни. И не энтузиазм, и не любопытство, и не желание улучшить двигают прогресс. Людьми руководит корысть и особые отношения, в которых главное связи, а попросту говоря блат. «Юленька, так это не делается!» — этой фразой он буквально загонял ее в угол. И не надо выплескивать эмоции, и не надо говорить лишнего, потому что правильные поступки делаются «по умолчанию», а языком балаболят только непрофессионалы и праздные дураки. Но за границей, где главная работа Юлии Сергеевны состояла в выборе блюд в кафе, все прочее — маршрут, гостиницы, покупки — он выбирал сам, здесь-то как раз находилось место сакраментальной фразе — «так это не делается»? А он находил, и попрекал, и обижался. Но самое ужасное, что она стала вдруг откровенничать про ее отношения с Кимом. Ну и получила сполна. В чем-то, пожалуй, Семен был прав, она избаловала сына, привыкла подставлять плечо по первому его требованию, но если ты призываешь «не говорить лишнего», так смолчи! Мне ведь от тебя не советы нужны, а просто чтоб выслушал.
Чушь все это! Попробуй, объясни тонкости их бытия простой русской бабе. Она скажет — не пьет, не курит, при этом богат, что еще тебе, дуре, надо? «Rozhna zelenogo» — непереводимая игра букв, что значит «рожна зеленого». Юлия Сергеевна не знала финансового состояния дел мужа, но подозревала, что денег у него было немерено, но вся их жизнь за границей проходила под знаком двух звезд. Двухзвездочная гостиница — это совсем не плохо, в ней всегда все работает, и краны, и лампы, там безукоризненно чистые простыни, а что окна всегда на двор и форточку не открыть, потому что воздух непременно доносит запах помойки, так стоит ли об этом вообще говорить, если ты совок, который вдруг, как Золушка, попал в большой мир. Но Семен Львович умел экономить на всем и делал это так искусно и ненавязчиво, что Юлии Сергеевне становилось страшно. Как-то сама собой отпала необходимость быть откровенной. Она не хочет, чтобы в области ее чувств к собственному сыну тоже присутствовали две звезды из возможных пяти.
— Тебе не мешает свет? Я еще почитаю.
— Нет, нет… Мне бы тоже стоило заняться делом. Надо написать письмо Киму. Нормальное, человеческое письмо на бумаге. Но я так продрогла, что нет сил.
— Он получит твое письмо через месяц, не раньше. Мы успеем вернуться, и ты все скажешь на словах.
— Так эти дела не делаются, — буркнула Юлия Сергеевна.
— Именно так они и делаются. Разумеется, писать легче, чем говорить. Просто ты решила спрятаться за листы бумаги. Юленька, ты не права.
— Ах ты Боже мой, я всегда не права.
— Это утверждаешь ты, но не я.
— В каждом моем утверждении звучит сомнение. И вообще мы не о том. Меня знобит. Не заболеть бы.
— Прими аспирин.
— Меня от их аспирина тошнит.
— Завтра же купим в аптеке что-нибудь подходящее.
— Господи, да у них тут даже термопсис по рецепту!
— Тогда купим меду. Спи.
Легко сказать. Семен Львович уже давно посапывал в подушку, а она лежала, глядя в темноту, и сочиняла письмо сыну. Она никак не хотела посвящать Кима в подробности ее недолгой жизни с Павлом, но надеялась попросту объяснить явление графоманского изделия покойного мужа. То есть объяснить подоплеку так называемого «романа» без оскорблений памяти Павла и по возможности спокойно. Дело в том, мой мальчик, так надо было начать, что на твоего отца после пьянки, а их было несть числа, накатывался приступ квасного патриотизма. Похмелье его обычно сопровождалось стыдом и желанием «служить России, как его предки».
Иными словами, марание бумаги было похмельным синдромом. И вот его объяснение. В семье Паулиновых, надо сказать, очень немногочисленной (чистку они прошли и революцией, и войной, и посадками) бытовала легенда, что фамилия их произошла от залетного иностранца. Еще прадед Павла утверждал, что иностранец этот был итальянцем. Все остальное — придумка. Когда приехали на Русь фрязины? Правильно, при Иване III. Следовательно, неведомый Паулино появился в Москве в пятнадцатом веке. Павлу очень нравилась мысль, что их род столь древний.
И совершенно нельзя было понять, что тут правда, а что выдумка. С Павлом вообще нельзя было разговаривать на эту тему. Обычно кроткий, упрямый, но кроткий, он сатанел, если Юлия Сергеевна высказывала вполне обоснованные сомнения. А как тут не сомневаться, если в девятнадцатом веке Паулиновы жили под другой фамилией, и прозывались они Павловыми. Восемь дворянских родов жило под этой фамилией, и в каждом бытовала своя легенда. Род Павловых, к которому имел честь принадлежать ее бывший муж, связывал появление своей фамилии с именем Паулино. Наивно? Конечно. И вообще какая разница? Видно, чванливая была семья, если так носилась с этим мифом, чванливая и упорная настолько, что прадед Павла, участник стачек, кружков и ссылок, отказался от своего дворянства и восстановил справедливость, поменяв фамилию Павлов на Паулинов. Прадед в ссылке и помер, деда посадили, отца убили на войне, сам Павел — спился. Таков итог.