Она повернулась, сделала несколько шагов, как вдруг банкир схватил ее своей сильной рукой и удержал.
– Нет! Ты не уйдешь! Ты любишь меня и останешься со мной! До завтра ты в моей власти! – сказал он изменившимся голосом.
Неожиданное сопротивление Валерии и страх лишиться ее туманили ему голову и отнимали всякое самообладание.
– Пойдем! – говорил он, стараясь увлечь ее за собой.
Валерия в испуге отшатнулась: в припадке охватившей его страсти он был страшен. Его изменившееся лицо и пожирающий огонь, пылавший в глазах, так мало напоминали ей Самуила сдержанного и любящего, каким она его знала. Она поняла теперь, но слишком поздно, как непростительно неосторожен был ее поступок.
– Оставьте меня! – повторила она, вырываясь.
Ее вуаль, зацепившаяся за цепочку часов банкира, разорвалась в этой борьбе, но, несмотря на ее сопротивление, Самуил поднял ее на руки, чтобы унести к дому.
В эту минуту из аллеи вышел Рудольф в сопровождении жены. Увидев, что Валерия вырывается из рук банкира, который, очевидно, против воли уносит ее, граф злобно вскрикнул и вынул из кармана пистолет. Это восклицание донеслось до слуха Самуила. Он повернулся и, увидев, что Рудольф бежит к нему, загораживая ему дорогу к дому, остановился, обезумев от бешенства: он понял, что теперь все кончено. Пользуясь этой минутой, Валерия выскользнула из его рук, но Мейер проворно снова схватил ее и стал отступать назад, еще и еще. Наконец, крикнув:
– Если нам нельзя жить вместе, так умри со мной! – он бросился с ней в пруд.
– Гнусный убийца! – закричал Рудольф и, сбросив мундир, кинулся за ним.
Оба лакея выскочили тоже из чащи деревьев и бросились в воду в ту самую минуту, как Самуил и его жертва снова показались на поверхности воды. Платье Валерии из тяжелой шелковой ткани, слишком плотное, чтобы пропитаться водой, надулось как шар. Она всплыла на минуту, затем снова погрузилась, но граф, умевший отлично плавать и нырять, уже настиг и схватил ее, лакеи ему помогли. Оставив на их попечение Самуила, которого эта холодная ванна после страшного возбуждения лишила чувств, он выплыл с Валерией на берег и положил ее на скамейку, где Антуанетта, дрожа как лист, оказала ей первую помощь.
– Негодяй! – воскликнул Рудольф, надевая мундир сверх мокрой рубашки, и злобно взглянул на Самуила, которого слуги, положив на траву, старались привести в чувство.
Затем он поднял Валерию, завернул ее в плащ и направился к выходу.
– Тебя больше не нужно, – сказал он одному из кучеров, положив сестру в другой экипаж. – И вот тебе обещанный золотой. А ты гони во всю мочь и доставь нас за десять минут. Теперь добрый мой совет обоим: забудьте даже, что вы были здесь.
Когда наконец Валерию положили в постель и закрыли все двери, молодая чета вздохнула свободней. Ни в саду, ни на лестнице никто их не увидел, и, к довершению счастья, Валерия открыла глаза.
– Ну, самое трудное сделано! – сказал Рудольф. – Но как быть с ее туалетом? Минут через двадцать станут съезжаться.
– Будь спокоен, она может надеть платье, присланное ей из Парижа для свадьбы с Мейером, – отвечала Антуанетта, овладевшая собой. – Переоденься скорей, милый мой, я боюсь, чтобы ты не простудился. Затем иди принимать гостей, а через час невеста будет готова и выйдет в залу.
По уходе Рудольфа Марта и Элиза, две горничные, допущенные Антуанеттой, растерли фланелью застывшее тело Валерии и принесли из буфета рюмку хорошего старого вина.
А пока доставали из картонок второе подвенечное платье, Антуанетта подала вино Валерии, пассивно относящейся ко всему окружающему.
– Выпей, Валерия, и старайся прийти в себя, – строго и внушительно сказала Антуанетта. – Как неосторожно ты рисковала своей честью и честью Рауля. Соберись теперь с силами, чтобы помочь нам скрыть это скандальное происшествие, не возбуждая беспокойства жениха и любопытства приглашенных.
Валерия поднялась, взяла рюмку и выпила вино.
– Теперь я могу одеваться, – сказала она.
Щеки ее горели лихорадочным румянцем, она встала и начала одеваться. Сквозь полотенце утюгом высушили ей волосы и заплели их, так как для другой прически не было времени, остальной туалет скоро был окончен. Не прошло и часу, назначенного Антуанеттой, как невеста под руку с отцом вошла в залу. Она была красивей, чем когда-либо, и ее яркий румянец приписали волнению. Наконец, невесту посадили в карету, и Рудольф, сев в свой экипаж возле Антуанетты, вздохнул полной грудью.
– Вот так денек, который я никогда не забуду. И надо благодарить Бога, что все сошло так благополучно. Ведь этакая бешеная каналья. И какая страсть, черт возьми. Кто мог это подозревать в еврее, – ворчал граф, крутя ус.
Когда Рауль подал руку Валерии, чтобы вести ее к алтарю, лицо ее покрылось мертвенной бледностью. Справедливые слова Самуила пронеслись в ее памяти с ужасающей ясностью: любя его и едва вырвавшись из его объятий, она готовилась солгать, клянясь в любви и верности другому.
– Что с тобой, дорогая моя? Отчего ты вдруг побледнела? – спросил Рауль, наклоняясь к ней с беспокойством и удивлением.
Ласковый голос князя, его любовный и тревожный взгляд заставили Валерию опомниться.
– Это просто нервная головная боль, которая мучает меня с утра, – отвечала она с легкой улыбкой. – Но не беспокойся, Рауль, это пройдет.
Собравшись с силами, она встала на колени перед алтарем, и горячая молитва вознеслась к Богу из ее больного сердца. В эту торжественную минуту она молила у него дать ей силы безукоризненно исполнить свой долг и не быть клятвопреступницей.
По окончании венчания все вернулись в дом графа Маркош. Перед ужином новобрачные должны были уехать к себе, переодеться, чтобы с утренним поездом отправиться в Испанию, где рассчитывали провести медовый месяц.
Опираясь на руку мужа, молодая княгиня Орохай принимала поздравления присутствующих. Она была весела и любезна и ласковой улыбкой отвечала на сияющий взгляд Рауля. Одна лишь Антуанетта заметила лихорадочный, болезненный блеск ее глаз и дрожь, пробегавшую по ее телу.
– Дорогая моя, – сказала она, отводя ее в сторону. – Руки твои горят, как в огне, и ты дрожишь. Не заболела ли ты? Как ты вынесешь путешествие?
– Нет, не бойся. Это только нервное волнение, оно пройдет, – сказала Валерия, превозмогая силой воли недуг, все более и более овладевавший ею.
Волнение, вызванное прощанием с отцом и братом, еще поддерживало молодую девушку, но, когда она очутилась одна в карете с мужем, силы изменили ей, голова закружилась. Рауль, счастливый, что остался наконец с ней вдвоем, привлек ее к себе и обнял, но, почувствовав, что она дрожит, спросил с испугом:
– Боже мой! Ты больна, дорогая моя?
– Нет-нет, я чувствую только слабость, – с трудом прошептала Валерия, и голова ее беспомощно упала на плечо князя.