В эту минуту Рудольф был положительно неспособен хладнокровно обсуждать подобное предложение. Смерив банкира презрительным взглядом, он отвечал глухим и дрожащим от волнения голосом:
– Надо быть ростовщиком, чтобы взвешивать хладнокровно шансы подобной комбинации. Предположив даже, что мы настолько подлы, чтобы решиться на такую постыдную сделку, сама Валерия никогда не согласится на это… И знайте, если вы этого не знали до сих пор, что овладеть сердцем женщины можно, но купить его нельзя.
Не дожидаясь ответа, Рудольф вышел из комнаты. Он не видел, как вспыхнуло лицо Самуила и каким мрачным огнем сверкнули его глаза.
– Овладеть сердцем женщины? – подумал он с горечью. – Я попытаюсь и какой бы то ни было ценой, но когда мне будет открыт доступ к ней…
* * *
Старый граф Маркош подумал, что лишится рассудка, когда Рудольф, вернувшись, сообщил ему о результате свидания. Чувство отвращения и оскорбленной гордости поднимались в нем при одной мысли отдать свою дочь, свою Валерию этому наглому ростовщику.
– Ах, – проговорил он наконец, – целые века это презренное отродье упивается христианской кровью, и этот нечистый пес, несмотря на лоск цивилизации, точно Шейлок, хочет, чтобы ему заплатили человеческим мясом. У меня никогда не станет духу сказать несчастной девочке, что нам осмеливаются предлагать. Требовать от нее такой жертвы это все равно, что требовать ее смерти. И подобный исход такое же бесчестие, как и разорение.
– Я того же мнения, отец, и тоже не могу сказать правду Валерии. Я полагаю, что пуля более честным образом положит конец всем затруднениям.
Старик беспомощно поник головой. Как он проклинал в эту минуту увлечения молодости, все безрассудства зрелого возраста и дурной пример, которым вовлек своего сына в водоворот беспутной жизни и расточительности.
А предмет всех этих волнений – Валерия – не знала еще, какая гроза собирается над ними, тем не менее волнение и мрачная задумчивость отца и Рудольфа не ускользнули от ее внимания. Какой-то неопределенный страх, не то предчувствие беды овладели ее душой, и только присутствие подруги поддерживало ее, но когда в день рокового свидания Рудольфа с Мейером оба графа не вышли к обеду, мучительная тревога Валерии возросла до крайних пределов.
– Я тебе говорю, готовится что-то ужасное, нам грозит какое-то несчастье, – говорила она приятельнице. – Сегодня я видела с балкона, как Рудольф выходил из коляски, таким я его никогда не видела. Он шатался, как пьяный, потом я хотела идти к отцу и меня не приняли, а теперь они оба не вышли к обеду. Боже мой! Боже мой! Что-то будет!
Сердце Антуанетты сжалось. Рудольф был для нее дороже, чем она позволяла себе сознаться, и неведомая опасность, угрожавшая любимому человеку, лишала ее покоя, но более энергичная, чем ее подруга, она решилась положить конец этой неизвестности.
– Успокойся, Валерия, я напишу сейчас несколько слов твоему брату, попрошу его прийти поговорить со мной, он скажет мне правду.
Отослав записку, она вернулась к подруге, тревога которой дошла до болезненного состояния. Она уговорила ее лечь на диван, распустила ей волосы, чтобы облегчить горячую голову, и прикрыла пледом ноги. Едва она это кончила, как лакей пришел ей доложить, что молодой граф ждет ее на террасе.
Рудольф стоял, скрестив руки и прислонясь к колонне. Он поднял голову лишь тогда, когда Антуанетта коснулась слегка его руки. Увидя, как он бледен, как изменился в лице, молодая девушка вскрикнула:
– Что с вами случилось, Рудольф, скажите мне, умоляю вас.
Она посадила его возле себя на скамейку.
– Будьте откровенны, друг мой. То, что вас волнует, не может вечно оставаться тайной, потому доверьте ее преданному вам сердцу.
– Я не достоин вашей дружбы, Антуанетта, – прошептал он сквозь зубы. – Я негодяй, так как содействовал несчастью, которое разразилось над нами. Лишь пуля может спасти меня. Но не покиньте в несчастьи бедную Валерию, эту невинную жертву.
Молодая девушка глухо вскрикнула.
– Рудольф, то, что вы сказали, недостойно вас, как честного человека. Вы говорите, что виноваты, но разве вину поправляют преступлением? Поклянитесь мне, что отказываетесь от этой несчастной мысли, и помните, что пуля, которая поразит ваше сердце, сразит и мое.
Граф дрогнул, и луч радости озарил его лицо.
– Дорогая моя, ты не можешь понять, что я чувствую в эту минуту. Я бы желал посвятить всю мою жизнь, чтобы составить твое счастье, а между тем не могу даже предложить тебе честное имя, но теперь, когда ты знаешь, что я тебя люблю, я скажу все. Теперь ты не только подруга детства, ты половина моей души и имеешь право на мое полное доверие.
Он привлек ее к себе и тихим голосом в коротких словах изложил ей положение их дел, сообщил все перипетии последних дней, а равно и неслыханное предложение еврея.
– Ты понимаешь, Антуанетта, – заключил он, – что мы не можем решиться говорить Валерии о жертве, которая равна для нее смертному приговору, но и понимаешь, что трудно жить после такого бесчестия.
Молодая девушка слушала его молча и при последних словах графа побледнела.
– Нет, нет, Рудольф, повторяю тебе: вину не заглаживают преступлением. Ах, будь я совершеннолетняя, я бы тотчас выручила тебя, но я не могу просить у моего опекуна, хотя он и очень добр, половину моего состояния.
– Разве ты думаешь, я принял бы такую жертву? – перебил ее с жаром Рудольф.
– Не сердись, мой милый, и будем говорить спокойно.
Она провела рукой по его влажному лбу и сказала:
– Во всяком случае, ничто на свете не помешает нам соединиться, так как мы любим друг друга; но кроме того, мне кажется, мы должны все сказать Валерии, прежде чем допустим ваше разорение; словом, не отчаивайся. Я чувствую, что все устроится, и Бог сжалится над нами.
– Мой добрый ангел, – прошептал Рудольф, прижимая ее к своему сердцу. – Бог милосерд, коли ему угодно было соединить мою жизнь с твоей в эту минуту жестоких душевных мучений. Пойди же и сообщи об этом бедной Валерии.
– Выйти замуж за Мейера?! Но ведь это уже не жертва, а бесконечная пытка. Если бы речь шла лишь о том, чтобы умереть… но жить с противным, ненавистным человеком!..
Она быстрыми шагами ходила по будуару, то задыхаясь от рыданий, то ломая себе руки в безмолвном отчаянии. Наконец, она остановилась перед Антуанеттой, которая тихо плакала.
– Послушай, – сказала она с лихорадочным блеском в глазах. – Я не имею ни права, ни силы допустить гибель отца и брата, но каждый приговоренный к смерти может просить помилования. Я тоже хочу сделать эту попытку и сама пойду просить Мейера дать нам отсрочку, не требуя моей руки, которая не доставит ему счастья. Я сделаю это сегодня же.
– Валерия! – воскликнула в испуге Антуанетта, схватив ее за руки. – Ты хочешь решиться на такое безумие. Где и как можешь ты увидеть его?