Случайность или воспоминание заставили Валерию поднять голову, когда она проходила мимо дома банкира, взгляд ее обежал анфиладу окон, остановился на двух русых головках, видневшихся наверху.
– Рауль, – прошептала она, сжимая руку своего мужа, – взгляни, на этом балконе наш ребенок – твой живой портрет!
Князь поднял голову, с грустью взглянул на прелестного мальчика, на свое утраченное сокровище, а затем отвернулся с глубоким вздохом.
Прошло месяца два после смерти маленького Амедея. Тотчас же после похорон Рауль взял шестимесячный отпуск и поселился со своей семьей на вилле зятя. Этого потребовали Рудольф и Антуанетта, убежденные, что их участие и дружба необходимы несчастным молодым супругам в эти тяжелые дни.
Нравственное потрясение, вынесенное князем, явно оставило более глубокие следы, чем можно было предполагать. Им овладели глухая тревога и лихорадочная нервность, и никакое занятие не в состоянии было его развлечь. Он задумывался и искал одиночества и уединения.
Валерия с братом употребляли все усилия, чтобы рассеять эту вредную для здоровья задумчивость, но все старания их оставались пока напрасными. Наконец, Рудольфу, знавшему любовь князя к конному спорту, удалось заставить его приобрести новых лошадей и самому заняться их выездкой. Это, отчасти, привело его в нормальное состояние.
Банкир тоже поселился с детьми в Рюденгорфе, но вел тихую и уединенную жизнь. Его видели всего раз или два, а обоюдные поклоны только свидетельствовали о добрых соседских отношениях.
В одно прекрасное июльское утро Рауль велел заложить в маленький шарабан новую пару и поехал на обычную прогулку в уединенной местности. Ему хотелось еще раз попробовать свою покупку, прежде чем подарить Валерии. Князь был довольно далеко от дома и хотел повернуть назад, как вдруг из придорожной канавы поднялся нищий в лохмотьях. Несчастный был, должно быть, глухонемой, потому что, махая шапкой, с какими-то бессвязными странными криками бросился к экипажу. Но лошади испугались его криков, размахивания и развевающихся лохмотьев, кинулись в сторону пашни и понесли по полю.
Рассеянный, по обыкновению, и захваченный, кроме того, врасплох, Рауль выпустил одну из вожжей и не мог ее поймать. Положение его было отчаянное, потому что последняя вожжа порвалась и он рисковал вылететь из легкого экипажа, который ежесекундно мог сломаться. Между тем понесшие лошади стрелой неслись прямо к большому озеру близ Рюденгорфа, широкая серебристая поверхность которого уже виднелась из-за деревьев. Берега с этой стороны были круты, и падение с такой высоты грозило неизбежной смертью. Рауль должен был решиться, если ничто не остановит лошадей, прыгнуть с шарабана.
Пользуясь свежестью утра, Вельден вышел прогуляться пешком и в раздумье шел тенистой тропинкой, окаймляющей озеро. Он любил эту местность и часто посещал островок, где провел лучшие минуты своей жизни. Вдруг внимание его было привлечено глухим шумом колес и испуганными криками. Обернувшись, он увидел полуразбитый шарабан, с которым пара взмыленных лошадей неслась прямо к озеру, а в шарабане стоял человек в военной форме, очевидно выжидавший наиболее благоприятного момента для отчаянного прыжка. Гуго с первого же взгляда узнал князя и тотчас же вспомнил свой последний разговор с Валерией. Не обещал ли он ей оберегать ее счастье, хотя бы ценой своей собственной жизни? Теперь ее мужу угрожала смертельная опасность. Не должен ли он был счесть своей обязанностью попытаться спасти его, жертвуя своей собственной жизнью, которая, впрочем, была ему в тягость?
Не размышляя долее, он бросился навстречу коням. Своей шляпой ударил одну из лошадей, а другой уцепился за гриву. Испуганные неожиданностью, лошади стали на дыбы и бросились назад, причем одна из них упала и опрокинула кабриолет, а выброшенный из экипажа Рауль без чувств упал на шоссе. В тот же миг лошадь ударила банкира по голове и сшибла его с ног. Он хотел подняться, но, потеряв равновесие, скатился в ров. Сбежались крестьяне, издали видевшие катастрофу, отпрягли лошадей и подняли раненых. Рауль первый пришел в себя, но он чувствовал какую-то странную внутреннюю боль, и кровь пошла горлом. Особенно изумился он, когда в своем спасителе узнал прежнего врага и соперника. Он велел крестьянам отнести домой банкира, не подававшего признаков жизни, а для себя попросил из Рюденгорфа карету.
Можно было себе представить испуг Валерии и Антуанетты, когда Рауля, снова лишившегося чувств и облитого кровью, вынули из кареты.
Тотчас были посланы верховые в Пешт за Рудольфом и за докторами.
После внимательного осмотра доктора объявили Рудольфу, что если подтвердится подозреваемое внутреннее повреждение, то жизнь князя в опасности.
Убитая, истерзанная волнениями Валерия день и ночь ходила за мужем, любовь ее сказывалась в уходе, и изредка лишь мысль ее обращалась к Гуго, рисковавшему жизнью для спасения ее счастья, а теперь страдавшему в одиночестве. Ей было известно от брата, ежедневно посылавшего узнать о здоровье больного, что Вельден опасно ранен в голову и плечо и что после четырнадцатичасового обморока у него обнаружилась горячка, и теперь он находится между жизнью и смертью.
Рауль же, по-видимому, поправлялся, мог уже вставать с постели и ходить по комнате, но он чувствовал, что боли в спине и груди усиливались, а по временам шла кровь горлом и продолжительная бессонница изнуряла его. Он тоже с живым участием осведомился о состоянии здоровья банкира.
– Без его самопожертвования я не имел бы счастья беседовать с вами, друзья мои, – говорил князь.
Рудольф несколько раз ездил в Рюденгорф, но Вельден в бреду не узнавал его. Наконец, доктор сообщил графу, что больной пришел в себя, что ему лучше и можно было надеяться на полное выздоровление.
Когда Рудольф поехал к банкиру, Антуанетта изъявила желание сопутствовать мужу, чтобы лично передать больному благодарность семьи. Граф с женой вошли в комнату Гуго, который дремал, но при легком шорохе шагов открыл глаза и с удивлением взглянул на гостей. Он уже готовился дать им почувствовать, что ему вовсе не по душе это снисхождение к нему гордых аристократов, но Антуанетта взяла его руку и сказала:
– Благодарение Богу, что вы вне опасности, г-н Мейер, и что ваше великодушное самоотвержение не имело гибельных последствий.
В ее взгляде и голосе было столько искренней симпатии и истинного участия, что Гуго невольно был тронут.
– Благодарю! – сказал он, прижимая ее руку к своим губам. – И вам, граф, позвольте выразить мою благодарность. Но вы приписываете слишком много заслуг такому простому делу. Что теряет бесполезный человек, как я, который к тому же в глубине души сознает себя преступником? Не будь я спиритуалистом, я давно бы положил конец этой разбитой, пустой и бесцельной жизни. Умереть, спасая жизнь ближнего человека, полезного и любимого, смерть которого оплакивала бы целая семья, это было бы самоубийство, приятное Богу, но Господь этого не допустил. Тем не менее я все же счастлив, что сберег жизнь князя для любимой его жены и для всех его близких.