– Что стряслось? На тебе лица нет! Почему Илья говорит, что мы в Серпухов едем?
– Отстань! – сердито бросила Варька, вырывая руку. – Держи вот картошку! Да не эту, чистую держи… И иди к огню, сиди с ними! Пой, улыбайся! Богу молись, чтоб из Ильи этот бес к утру выскочил! И не спрашивай меня, бога ради, ни о чем!!!
Ничего не понимая и совсем растерявшись, Настя ушла в шатер и сидела там, жадно прислушиваясь к разговору Ильи и Полозова. Понемногу она начала догадываться что к чему, и по спине забегали морозные мурашки.
Илья никогда не скрывал того, что он конокрад. Его таборное занятие даже прибавляло ему уважения у хоровых цыган, среди которых было много страстных лошадников. Цыганки недоверчиво спрашивали у него: «Неужели ты коней воровал?» – «Случалось…» – смеясь, отвечал он. Но одно дело – шутить и смеяться там, в Москве, и совсем другое – здесь, когда ты жена таборного цыгана, и у него горят глаза, и ничего, кроме пары барских вороных, он уже не видит и знать не хочет… Так вот почему Варька сокрушалась о том, что они разбили шатер у конского водопоя… Она не хотела, чтобы брат даже видел чужих лошадей.
– Настя, выйди к нам! – от голоса мужа, донесшегося снаружи, она вздрогнула. – Спой для барина!
Настя закрыла лицо руками, с отчаянием чувствуя, что не только петь, но даже просто смотреть на Илью она сейчас не сможет. Но муж позвал снова, Настя расслышала в его голосе жесткую нотку и поняла: надо идти.
– Здесь я, Илья. – Она откинула полог, улыбнулась широко, как в ресторане, перед выступлением. – Что же петь? Как ваша милость прикажет?
Засиделись до полуночи. Месяц уже закатился за деревню и пустое поле сплошь затянуло седым туманом, когда гость собрался уезжать. Угли догорели и подернулись пеплом, от реки повеяло холодом. Настя, уставшая после целого дня дороги, не успевшая даже поесть, едва держалась на ногах и из последних сил желала сидящему верхом Полозову:
– Будьте здоровы-счастливы, Алексей Николаевич! Рады были вам петь!
– И тебе счастья, красавица! Скажи своему мужу: тебе в телеге этой не место, пусть в город, в хор везет тебя! – Полозов улыбнулся Насте, чуть склонившись с седла, тут же выпрямился, гикнул – и вороной легко тронул с места. Кобыла помчалась за ним. Вскоре силуэты всадника и лошадей слились с черной полосой дороги.
Илья сидел возле углей, поджав под себя ноги, и жадно уплетал картошку из остывшего котелка.
– Принесла же нелегкая гаджа [13] … – пожаловался он с набитым ртом. – Ни пожрать, ни поспать по-людски. Настька, сядь поешь, пока я все не подобрал… Да что с тобой?
– Ничего. Устала.
– У, глупая, ну так спать ложись! Варька, ты где там?
– Здесь, – послышался глухой голос.
Варька, не поднимая глаз, тащила из шатра свою старую перину и подушку. Настя заметила, как брат и сестра обменялись взглядами, после чего Илья резко отвернулся, бросил ложку в траву и ушел в шатер. Варька в сердцах сплюнула, легла на перину и с головой накрылась шалью. Настя осталась одна. Рядом тоненько звенели комары, на лугу сонно гукала какая-то птица. Настя нашла в темноте ложку, брошенную Ильей, собрала посуду, сложила ее в таз, отнесла к реке, кое-как помыла, борясь со сном. И, оставив таз у телеги, полезла в шатер.
– Настя, ты? – раздалось из темноты. – Иди ко мне. Скорей, ну..
Уже в полусне она нырнула под руку мужа, прижалась к нему, вдыхая запах крепкого лошадиного пота, дегтя и полыни, обняла – но Илья не отозвался, он крепко спал. «Может, обойдется еще… Наутро забудет…» – успела подумать Настя. И тут же заснула тоже.
* * *
Настя проснулась оттого, что кто-то тряс ее за плечо.
– Вставай! Вставай! Уезжаем!
Она вскочила, выползла из шатра. Снаружи было еще темно, поле тонуло в тумане, реку с ракитником тоже словно затянуло молоком, утренние звезды неохотно таяли над дальним лесом. Со стороны деревни сонно проорал петух, ему отозвался другой. Над крышами едва-едва розовело. Примятая трава и листья были покрыты мелким бисером росы. Сырой холодок заполз под кофту, Настя поежилась, поискала глазами мужа.
Тот запрягал гнедых: быстро, без обычных ласковых слов и поглаживаний. Варька собирала в узел посуду, скатывала рогожу. Заметив Настю, сквозь зубы буркнула:
– Помогай.
Вдвоем они сняли шатер, сложили на телегу жерди, свернули полотнище. Увязывая перину и подушки, Настя еле-еле подавила желание ткнуться лицом в пухлый узел да и остаться так. Минувший вечер разом возник в памяти, и теперь стало понятно: Илья не забыл о вороных.
Когда она справилась с собой и, глотая слезы, поволокла подушки к телеге, Илья уже стоял рядом с сестрой и вполголоса говорил:
– Гнедых не жалей, гони. Доедете до Баскаковки, там только придержишь. И целый день чтобы!
– Угу.
– Тяжело будет, но потерпи. Не вздумай напоить посреди пути!
– Знаю.
– Лучше всего вам до Серденева добраться. Там переждете, дашь коням отдохнуть, а ночь опять проедете. Все поняла?
– Все.
– Ежели чего – знаешь, как быть.
– Да.
Варька отвечала не поднимая глаз; Илья тоже смотрел в сторону. Небрежно хлопнув по шее одну из лошадей, он обернулся, глянул на жену.
– Садись в телегу, Настя, застудишься.
– Илья… – задохнувшись, начала она. – Что ж ты делаешь?..
Настя не договорила: Илья подошел к ней вплотную, сжал запястья. Сжал несильно, не желая причинить боли, но Настя невольно охнула: тяжелый, незнакомый взгляд мужа испугал ее.
– Молчи, – глядя на нее в упор, спокойно сказал Илья. – Не серди бога. Лучше за мою удачу молись.
– Но…
– Езжайте.
Илья даже не повысил голоса, но Настя не пыталась больше возражать. Он отпустил ее руки и, не прощаясь, шагнул в туман, разом скрывшись в нем с головой.
– Дэвлэса! – крикнула ему вслед Варька, подождала, пока Настя заберется в телегу, вскочила на передок и, закрутив кнутом над головой, с ненавистью закричала:
– Да пошли вы, проклятые, шкуру сдеру!!!
Гнедые сорвались с места, и телега полетела.
Варька гнала лошадей до полудня. Мимо Баскаковки, нищей деревеньки из двух десятков покосившихся хат, пронеслись как на крыльях, доскакали до большого села на обрыве реки, вымчались на большак – и только там Варька немного отпустила вожжи. Повернулась и зло сказала:
– Ну, что ты воешь? Сколь можно-то? Всю телегу залила!
Настя приподняла с подушки мокрое от слез, вспухшее лицо с налипшими на него волосами. Хотела что-то сказать, но сквозь стиснутые зубы опять прорвалось рыдание, и она снова тяжело упала вниз лицом. Варька с досадой отвернулась, еще ослабила вожжи, и кони пошли шагом. Глядя на их спины, Варька медленно проговорила: