– Ты куда на ночь глядя? – удивился Илья.
– Как куда? – усмехнулась она. – Дале гулять. Еще ж вон и десяти нету. Ты же не хочешь оставаться?
Он и вправду не хотел. Но, обернувшись с порога, сказал:
– Может, загляну как-нибудь к тебе.
– Заглядывай, рада буду. – Лушка натягивала через голову платье. – Будешь выходить – дверь прихлопни, чтоб не скрипела…
Илья сделал, как она просила. Выйдя из дома, поежился под порывом холодного ветра, подумал: пришла же блажь в голову… Ведь не пошел бы нипочем, не окажись эта потаскуха так на Лизку похожа. Он огляделся, но темный переулок был безлюден. В самом его конце раскачивался от ветра фонарь, и Илья пошел на этот свет.
После того вечера он заходил к Лушке еще несколько раз. Найти ее было легко: если она не бродила вдоль тротуара возле трактира, то находилась дома, и Илья уже знал: окно занавешено и горит свеча – значит, есть гость. Тогда он садился на крыльцо и ждал, куря трубку или вертя во рту соломинку. Однажды окно было зашторено, но свеча не горела, из чего Илья заключил, что посетитель остался на всю ночь. На другой день Лушка со смехом рассказала, что это опять приходил ее «енарал»:
– Ух, обожают они меня, военные! И что во мне, на их вкус, такого есть-то?
Военных, впрочем, она и сама любила: полстены в ее крошечной комнате было заклеено портретами генерала Скобелева и журнальными вырезками, на которых красовались неизвестные офицеры с саблями наголо и усатые, звероподобные казаки на конях. Еще Лушке нравились картинки на коробках с конфетами, и Илья всякий раз покупал их ей. Она радовалась, как девчонка, с визгом прыгала ему на шею, тут же усаживалась на постель поедать шоколад, время от времени предлагая и Илье, но тот сладкого не любил. Расправлялась с конфетами Лушка мгновенно, сразу вырезала ножницами картинку, пришпиливала на стену и, отойдя, восторженно говорила:
– Ну, прямо-таки красотища несказанная! Вот спасибо-то, сокол ясный! А ты что в штанах до сих пор? Для просто посидеть, что ли, явился? Так я чаю принесу… Давай, Илья, сам ведь торопишься завсегда!
Это было правдой: Илья не хотел лишнее время задерживаться у Лушки, чтобы Настя, дожидаясь его допоздна, не подумала чего дурного. Вел он себя очень осторожно и два раза не свернул в Лушкин переулок лишь потому, что возле трактира ему встретились знакомые цыгане. А однажды, возвращаясь от нее, Илье пришлось делать огромный крюк задворками, потому что в конце переулка, возле Конной, явственно слышалась цыганская речь. Лушка обо всех этих предосторожностях, разумеется, знала и относилась к ним с пониманием, как-то даже сказав:
– Оно и верно, Илья, жену обижать незачем. Ее у тебя Лизой звать?
– С чего ты взяла? – нахмурился Илья. Неприятное чувство царапнуло по сердцу.
– А ты меня все время Лизой зовешь! – хохотнула Лушка. – Ежели не жена, так кто она? Еще, что ль, к кому захаживаешь? Ну, жеребе-ец цыганский…
– Не твое дело, – помолчав, бросил Илья.
Лушка ничуть не обиделась и вскоре уже болтала о чем-то другом, но муторное ощущение так и не прошло, и Илья поспешил уйти. Впрочем, через неделю явился снова. Настя ни о чем не знала, и посему большого греха в этих своих хождениях Илья не видел. Тем более что весной, когда табор уедет из города, все закончится само собой.
– …У меня топлено! – как всегда, с гордостью объявила Лушка, и на этот раз Илья всерьез обрадовался: к вечеру мороз усилился. Войдя, он стряхнул с волос снег – к негодованию Лушки, тут же кинувшейся за тряпкой, – поочередно дрыгнул ногами, и промерзшие валенки, громыхая, как жестяные ведра, раскатились по углам.
– Господи, он еще и соломы натрес! – возмутилась Лушка, глядя на вываливающиеся из валенок Ильи клочья сена. – Хоть бы в колидоре посбрасывал!
– Ничего, не «Астория» у тебя тут. – Илья сбросил кожух, с удовольствием передернул озябшими плечами. – Чего звала-то?
– Говорю – соскучилась. – Серые глаза Лушки смеялись, разрумянившееся, веселое лицо показалось Илье почти красивым. – Коли ты не при деньгах, так я тебе полтинник сама одолжу. Ну, чаю, что ли?
Обычно Илья отказывался, но тут велел:
– Тащи.
Лушка, просияв улыбкой, бросилась, как была босиком, в коридор. Вернулась, тяжело пыхтя и еле волоча тяжеленный, исходящий паром самовар.
– Фу-у-у… У меня баранки есть, ежели хочешь, и даже сахар.
– Давай, живее только. И за полтинник не беспокойся, имеется.
Через час они в обнимку лежали под Лушкиным лоскутным одеялом. Лушка с закрытыми глазами, казалось, дремала; Илья из-под полуопущенных век смотрел на генерала Скобелева на стене, думал о том, чтобы не заснуть. Его сильно разморило от усталости, чая и тепла, но затяжной сон в Лушкиной постели грозил обернуться многими неприятностями, и Илья уже собирался вытолкнуть себя из-под одеяла насильно. По его расчетам, было около десяти вечера.
– Илья… – сонно, не открывая глаз, вдруг сказала Лушка. – Знаешь что?
– Что? – без особого интереса спросил он.
– Я, кажись, брюхатая.
Илья не сразу понял, о чем она говорит. А поняв, медленно отстранил Лушку и приподнялся на локте.
– Так беда-то в чем? Тебе впервой, что ли? Вытрави.
– Пять рублей у Агафьи.
– Не пять, а полтора! Я дам…
– Да нужно больно… – Лушка протяжно зевнула, открыла глаза. – Деньги-то есть у меня. Только уже поздно, боюсь. Не возьмется Агафья.
– А что ж ты раньше-то?..
– Бог его знает… И в голову не пришло.
– Ну… а от меня чего хочешь? – помолчав, осторожно спросил Илья. – С чего ты взяла, что моей выделки? Мало ли к тебе нашего брата ходило… Может, енарала твоего?
– Может, и его… – Лушка вдруг усмехнулась. Повернувшись на бок, взглянула на Илью снизу вверх спокойными, немного презрительными глазами. – Эк тебя подбросило-то разом, цыган… Не трепыхайся. Мне от тебя ничего не надобно.
– Раз не надобно, чего языком метешь? – обозлился Илья.
Лушка ничего не ответила, лишь присвистнула сквозь зубы, по-мужски, и опять отвалилась на подушку. Илья молча поднялся и начал одеваться. Лушка не удерживала его, и от этого Илья злился еще больше. С порога он все-таки обернулся. Лушка лежала в той же позе, закинув руки за голову, с закрытыми глазами – казалось, спала. На ее пухлых губах плавала странная улыбка. Илья отвернулся и вышел, хлопнув дверью на весь коридор.
На улице в лицо ему ударила метель. В непросохших валенках тут же стало холодно, и Илья ускорил шаг. Из-за падающего стеной снега не было ничего видно в двух шагах, и Илья ориентировался только по мутному пятну фонаря в конце переулка. У трактира ему показалось, что кто-то окликнул его, но Илья не стал останавливаться. Через полчаса, сильно замерзший и с ног до головы залепленный снегом, он добрался до окраины города и свернул на цыганскую улочку.