– Сумеет или нет – это я угадать не могу, но если выслушает с вниманием и не станет сразу «Скорую психиатрическую помощь» вызывать – уже полдела.
Волович вдруг почувствовал себя на удивление спокойно. Совсем не по обстоятельствам. Видимо, от отчетливо проявившегося ощущения, что его здесь ни убивать, ни пытать не собираются, а, наоборот, возможны всякие благоприятные повороты сюжета. Случайно встреченные люди, оказавшиеся именно теми, кто ему был нужен, вполне их человеческий и даже человечный облик, культурная речь… Слишком все это одно к одному, чтобы быть простым совпадением.
Не захотел брести пешком неизвестно куда – вот тебе тут же автомобиль. Упомянул про «ответственных людей» – случайно мимо проезжающие ими и оказались… Интересно как-то все складывается. Тут бы насторожиться? А смысл? С чего бы дальше должно быть хуже? Он перед нынешними властями ни в чем не повинен, а полезен может быть очень даже.
– Что я вам, гадалка? Я привык строгими фактами оперировать, в нашем деле без этого нельзя. И пустых обещаний раздавать не привык. Если б у вас гангрена на ноге оказалась – просто обязан был вас в больничку отправить, пусть и тюремную. То же и с душевными заболеваниями. Гангрена только самому больному опасна, а псих в нужной кондиции кучу людей заразить, а то и перебить может. Я понятно выразился? – завершил свою длинную, философическую, не лишенную литературной образности тираду чекист. – Так что садитесь в машину. Я на переднее пересяду, а вы вот сюда, – указал он на свое место, рядом со штатским. – Кочура моя фамилия, Иван Стефанович. Про должность уже знаете. А это Соболевский Эдуард Сергеевич, тоже наш сотрудник, только из другого отдела…
Машина тронулась, Соболевский снова протянул Воловичу портсигар, и тот опять взял папиросу, поблагодарив кивком и улыбкой. Курить хотелось страшно, кажется, одну от одной бы прикуривал, как дежурный сантехник у них в редакции. Выпить бы еще! Он почему-то подозревал, что у вежливых товарищей нашлось бы, только Михаил постеснялся, что ему, в общем, было несвойственно. Просто раньше он всегда ставил себя заведомо выше собеседника, любого, а сейчас требовалось принять позу покорности. Вот доберутся до места, тогда можно будет спросить, в медицинских целях. Стресс, мол, совсем задавил…
– Может, сразу и начнете излагать? – предложил Соболевский, когда автомобиль набрал крейсерскую скорость около сорока километров в час и катился по грейдеру плавно, будто по новому асфальту на Тверской. Не зря предки на свои машины листовые эллиптические рессоры ставили, вместо амортизаторов, по здешним дорогам – самое то.
– Без протокола, – добавил через плечо Кочура. – Сразу обрисуется, чей вы клиент, наш или… – он неопределенно повертел над плечом правой рукой. – А может, вы пару глоточков принять согласитесь? Легче разговор пойдет…
И достал из «перчаточного ящика», бардачком в народе именуемого, фляжку. Не какую-нибудь посеребренную, шагреневой кожей обтянутую, с инкрустациями и спецпробочкой-дозатором, а самую простую, армейскую, в сером шинельном чехле.
– Не побрезгуйте, коньячок армянский, пять звездочек, просто в стекле с собой возить неудобно, в дороге всякое бывает.
«Не отравят? – опасливо подумал Волович, – или химией какой угостят…» – и тут же вспомнил, что в двадцатые годы фармакохимия вроде до современных высот еще не поднялась. Да и сами хозяева выпьют, наверное.
– Чего же нет? Я после вас. Гостю первому невежливо…
Соболевский слева понимающе фыркнул, Кочура ничего не сказал, свинтил пробку и приложился как следует. Через плечо протянул Воловичу. Тот теперь чиниться не стал, тренированно заглотнул сразу грамм полтораста, а то вдруг больше не предложат, благо через металл и чехол падение уровня напитка в посудине не видно.
Эдуард Сергеевич (из дворян, наверное, подумал Волович, имя-отчество такие, непролетарские) пить отказался. Не объясняя, просто сделал отстраняющий жест. Возвращая емкость Кочуре, Михаил словчился еще глотнуть. В желудке сразу запекло, а вкуса он, собственно, и не почувствовал. Зато голова поплыла должным образом. И настроение подскочило сразу делений на десять. Живем пока, а жизнь тут может оказаться еще поинтереснее, чем дома!
– Так мы ждем, Михаил Иосифович, – напомнил Соболевский.
Коньяк оказался более чем хорош и после всего пережитого ударил в голову не хуже тетратиопентала или чего-то подобного. В смысле воздействия на речевые центры. Голова пока оставалась почти ясной, но язык распустился…
Впрочем, разговорчивость, сопряженная с некоторой развязностью, вроде как у Хлестакова, в минус человеку засчитывалась достаточно редко. Это Волович знал профессионально. Разве только претендент на серьезную должность в банковской сфере или там в административных структурах должен уметь демонстрировать сдержанность и, как говорится совсем в других кругах, «фильтровать базар». Поэтому он, не стесняясь многословия, начал излагать свою историю, должным образом препарированную и переформатированную. Он сразу признал, что попал в этот мир из будущего, причем параллельного (кратко обрисовав при этом теорию пространственно-временных континуумов, как представлял ее из популярных изданий).
Тут же пояснил, что о событиях вековой примерно, судя по автомобилю и употребляемой терминологии, давности представление имеет самое общее, школьный курс истории порядочно подзабыл, а специально послереволюционной эпохой не интересовался, поскольку все его интересы лежат во второй половине девятнадцатого века, да и то в основном в области литературы и прочих искусств.
Не стал упоминать о случившейся «дома» попытке государственного переворота, вообще постарался обойти тему государственного устройства страны, из которой сюда попал. Сказал только, что мировой революции до сих пор не случилось и коммунизма тоже. Живем, одним словом, в условиях «конвергентного общества», где сочетаются элементы капитализма, социализма и иных формаций, научного обозначения не имеющих.
На это Соболевский со вздохом сказал, что ни к чему иному нынешняя половинчатая политика партии и не может привести, со всеми ее заигрываниями с частным капиталом и мелкособственническими инстинктами, махровыми цветами расцветшими при так называемом НЭПе. А также и с примиренчеством в отношении полумонархической, полудемократической Югороссии.
О том, что здесь такое запутанное внешне-и внутриполитическое положение, Волович не знал. Он слышал только, да и то больше между делом, без точной деталировки, о параллельной Российской империи, откуда появлялись валькирии и кое-какие другие люди, но в подробности не вникал. Довлела дневи злоба его, то есть хватало повседневных забот, если перевести со старославянского. В самый последний момент заинтересовался возможностью сбежать вместе с Лютенсом на «ту» Землю, но – не сложилось.
А о том, что есть еще и другая реальность, такая вот, с троцкистской РСФСР, какой-то Югороссией и Новой Экономической Политикой (накрепко связанной в его сознании с именами Ленина и Сталина), Михаил даже и не подозревал. Узнал в последние секунды своего пребывания в прежней жизни, да вот сейчас услышал от сотрудника карательной организации со знакомым названием.